Старинная хореография — "Венецианский карнавал". Мариус Петипа, еще начинающий хореограф, представил гранд па-де-де на сцене Мариинского театра в далеком 1859 году. И вот сейчас музыка Ц. Пуни сдернула незримую завесу над сценой, и сцена — сама площадь Сан-Марко — вспыхнула весельем маскарада. Солистка Мариинского театра Евгения Образцова (дипломант конкурса) и солист Берлинского государственного балета Дину Тамаздакару оказывались то кокетливой Коломбиной в руках безнадежно влюбленного Пьеро, то доверчивой Смеральдиной во власти лукавого Финочетто. Каждая танцевальная реплика, каждая музыкальная фраза засверкали юмором и озорством, тая в себе великую тайну города-декорации, в котором богатый патриций или бедный слуга, или кроткая монахиня скрывались по полгода под масками комедии дель-арте. Классическая, стянутая корсетом в талии пачка Евгении Образцовой переливалась золотом и оттенком черного бархата мурановского стекла, и столько вельможного лоска, столько нарочитой церемонности привнесли артисты на сцену, что казалось иногда, это полотна Пьетро Лонги оживают в свете софитов. В этом блеске хореографического искусства, в феерии изящества и благородстве красок вдруг тихо померкла высокотехнологичная поступь "интеллектуального авангарда", а условность старого балета оказалась дороже всех свобод.
"Классическое па-де-де" — хореография В. Гзовского, музыка Д. Обера — завершило вечер. Искрометная виртуозность, апломб солистки Большого театра Екатерины Крысановой и артистизм солиста театра Станиславского и Немировича-Данченко Семена Чудина (лауреат конкурса) прозвучали как приношение Мариусу Петипа. Виктор Гзовский, уроженец Петербурга, дитя первой эмиграции, немало способствовал распространению русской балетной школы в мире. В 1925-1928 годах он — балетмейстер Берлинской оперы, в 1945 — парижской Оперы. "Классическое па-де-де" одно из самых исполняемых произведений маэстро. Оно есть торжество классического танца, сознательно избравшего однажды искусственность формы и строгую систему движений странных, жестов, поз. Публика взорвалась аплодисментами восторга, которые, казалось, уже не остановить.
Девятнадцать лет нас вкатывают в поражение. Девятнадцать лет вгоняют нас пассами Кашпировского в признание провала русского балета, а сами понятия "русский балет" и "русский хореограф" заклинают забыть, как мираж "глубоко русских деньков" в пустыне. Эти стрелы кочевников с отравленными наконечниками уже летят бумерангом. А сейчас на сцене в окружении артистов Benois de la dansе — Юрий Григорович. Патриарх советского балета, виновник блеска старинной хореографии сегодня. В театре — овации стоя, кто-то кричит, словно в атаку пошел: "Слава Григоровичу!"… Перефразируя Льва Толстого, можно сказать: хореограф в России должен жить долго. Чтобы свет красоты "глубоко русских деньков" был всегда с нами.
Татьяна Боровикова, председатель Совета Сообщества многодетных и приемных детей России "Много деток — хорошо", рассказывает о решении проблемы, с которой каждое лето сталкивается подавляющее большинство многодетных русских семей.
Наше сообщество существует уже четыре года, и каждое лето мы бились над одной и той же проблемой, и только сейчас наши действия приобретает более чёткие организационные формы.
Прошлым летом многие многодетные семьи, у которых нет дач, мечтали о том, чтобы вывезти детей на природу. После моего "плача" на радиостанции "Радонеж" один человек откликнулся. "Вы знаете, — сказал он, — у нас в семье две дачи, и на одну мы не ездим". Он передал нашей организации ключи от дома и сказал: "Обживайте!" Потом другая добрая женщина предложила свой дом в Крыму. Ведь есть дети слабые, и мы теперь вывозим их к морю.
У одного человека остался дом от бабушки, и он хотели, чтобы строение поддерживалось в жилом состоянии. Мы с ним заключили договор о том, что в этом доме будут жить семьи, которые находятся в трудной жизненной ситуации. Фактически мы организовали приют. Сейчас туда уехала жить семья из Ростовской области, у них дом стоял на берегу реки, и его смыло паводком.
Опыт показывает, что лучше письменно обо всем договариваться: на каких условиях и на какой срок предоставляется дом, кто платит за электричество, за воду и прочее. Некоторые люди берут расходы на себя, а кто-то хочет, чтобы многодетные семьи сами платили…
Те семьи, которые входят в наше сообщество, нам хорошо известны. Это прекрасные русские люди, мы берём на себя полную за них ответственность.
Очень хорошо, когда на летний отдых ездят по три-четыре семьи сразу.
Такая форма отдыха оптимальна, это уже проверено. Тогда одна мама будет следить за детьми, другая может в это время обед приготовить, третья —в магазин сходить, то есть, своего рода, кооперация получается. Но, конечно, важно, чтобы семьи друг друга знали и были одного лада.
Раньше всё было более случайно: что-то где-то узнаем, договоримся, а сейчас я понимаю: надо, чтобы больше людей знали о нашем проекте. Чтобы те люди, которым в данный момент не нужен какой-то дачный дом, имели возможность проявить любовь, милосердие и щедрость к соотечественникам. Я лично часто сталкиваюсь с такими ситуациями, когда люди хотят чем-то пожертвовать, порадеть за ближних, но не знают, как это сделать. Важно, чтобы помощь шла из рук в рукт, чтобы благодетель видел, кому конкретно он помог. Большая, дружная русская семья достойна любой поддержки.
Все, кто хочет и может помочь многодетным русским семьям, может связаться со мной по телефону 8-985-233-45-84.
Материал подготовила Мария Карпова
Владимир Винников -- Апостроф
Захар Прилепин. Черная обезьяна. — М.: АСТ : Астрель, 2011, 285 с., 20000 экз.
Персонажи — именно персонажи, а не герои, — нового романа Захара Прилепина существуют — именно существуют, а не живут или действуют, — в страшном выморочном мире без ценностей, давно освоенном западной литературой, но для отечественной до недавнего времени — не только непривычном, но и принципиально неприемлемом.
Похоже, что авансы, щедро выданные за последние несколько лет автору романов "Санькя" и "Патологии", оказались конвертированы в некий многослойный литературный продукт, типичный, опять же, для новейшей западной культуры, где в оболочку "фэнтэзи" "упаковываются" сразу несколько просчитанных буквально на компьютере смысловых программ для разных "целевых аудиторий".
"Черная обезьяна" (именно так, без буквы "ё", которая теперь и, видимо, окончательно приватизирована Михаилом Прохоровым), если прочитать её внимательно, оказывается просто переполнена "мэйнстримными" для последней аллюзиями и контаминациями, что должно обеспечить феномен скрытой узнаваемости текста, скажем, поклонниками Толкиена.
Действительно, вся сюжетная линия "Черной обезьяны", связанная с "недоростками", "детьми-нелюдями", представляет собой вывернутую наизнанку легенду о хоббитах-"малоросликах", ожесточённо воюющих против своих куда более физически мощных врагов. "У них нет страха".
Второй слой этого прилепинского романа, безусловно, имеет актуальную политическую адресацию, связанную прежде всего с образом Вэла (Велимира) Шарова, могущественного обитателя российского политического олимпа, а в далеком (не по времени, но по эпохе) детстве — школьного знакомого главного (и безымянного) персонажа.
Впрочем, вполне узнаваемые черты кремлёвского прототипа поданы так, что речь идёт, скорее, о попытке психологического портрета и лояльного моделирования возможных отношений "царя и шута", чем о памфлете или карикатуре. Хотя весь узнаваемый "московский" (от Кремля до площади трёх вокзалов и далее), а также "провинциальный" антураж — сплошь, беспросветно "чернушен" и демонстрирует полную неспособность и нежелание действующей "вертикали власти" как целого заниматься любой более-менее осмысленной деятельностью, направленной на строительство государства и общества.
Третий (и для меня по вполне понятным личным причинам самый интересный) слой "Черной обезьяны", который, как и второй, не позволяет отнести её к числу "чисто коммерческой" продукции — это фиксация полного слома системы ценностей, который присущ всему "поколению 60-х годов рождения", на самом пороге вступления в социальную жизнь пережившему сначала горбачёвскую "перестройку", а потом и ельцинские "рыночные реформы". Внутренняя опустошенность и усталость от пережитого ("Наше дело неправое. Нас победили"), в конце концов, сказываются на всём, что они сегодня делают, будь то на работе (на службе) или в личной (семейной) жизни.
