Сентябрь, 2016 года. Гастроли Ла Скала в Москве.
"Симон Бокканегра" Верди на либретто Пьяве-Бойто — "музыка пушек". Орудийный залп, с которым театр возвещает urbi et orbi: опера — это поле битвы. Тем более сегодня. Когда всё смешалось. Когда в ведущих оперных домах мира идут приблизительно одни и те же постановки с одним и тем же отсутствием декораций и костюмов, с одной и той же интернациональной командой звёзд, с одной и той же режиссёрской задачей: ликвидировать традицию как класс. Минимум вложений — максимум прибыли: забудьте, что опера — пиршество для глаз, мир исключительный, почти феерия, где жизнь вздыблена на такую высоту, что страсти могут быть только неистовыми, желания запретными, а смерть возвышенной. Выбором для гастролей в Москве оперы "Симон Бокканегра" Ла Скала сбрасывает со священных камней перхоть глобализма. Театр титулованных эстетов и самых знаменитых голосов объявляет Рисорджименто, эстетические идеалы которого — искусство национально, оно выражает душу народа, а не услаждает подсаженных на иглу извращений кучку фриков и джетсеттеров; борьба народа за национальную свободу — его тематика. "Симон Бокканегра", одна из самых вдохновенных опер Верди, хотя и редко исполняемая в силу сложности постановки, — манифест Рисорджименто.
Сильные характеры рождают сильные столкновения.
Верди обращается к сильным характерам. Симон Бокканегра, современник Кола ди Риенци и Франческо Петрарки, в разгар междоусобных распрей и братоубийственных столкновений бурной эпохи Возрождения стал первым избранным народом пожизненным дожем Генуи, правителем, выдающимся по воле и уму, с кем Генуэзская республика узнала процветание. Верди был увлечён личностью Бокканегры, видел в нём свой идеал политика, осуществление мечты о справедливости, стремлении Италии к единению. "У Адрии и Лигурии одно Отечество", — примиряет Бокканегра толпу, готовую к восстанию, к бунту, к новым потрясениям. Порывистость мелодий в соединении с суровой меланхолией отданы партии дожа. Эффект романтизма усиливает либретто по одноимённой драме испанца Антонио Гутьереса. Симон Бокканегра теперь — отважный корсар, оказал Генуе спасительную помощь в борьбе с африканскими пиратами, за что и был избран народом на власть. Личная вражда, борьба интересов, нагромождение исторических ситуаций опутывают героев сетью недомолвок, коварств, подозрений и взаимной ненависти. Таинственна и душа Бокканегры. Страдающая. Глубоко чувствующая.
"Симон Бокканегра" — история сквозь сито искусства.
Премьера состоялась в 1857 году, в театре Ла Фениче. Публика отметила простоту и изящество стиля, новизну мелодий, приняла новинку именитого композитора, автора "Трубадура", "Риголетто" и "Травиаты", с мартовским холодком вод венецианской лагуны, чему виной, по мнению критиков, излишняя мрачность картин, а по мнению публики, — не самый удачный состав исполнителей. Впрочем, говоря об Италии, трудно проследить грань между публикой и критикой. Участниками хора гастролирующих по городкам небольших трупп оказывались жители тех же самых городков, ценители каватин, кабалетт и прочих бонбоньерок Средиземноморья. При малейшей сомнительной ноте публика свистела, шумела, мгновенье спустя, в случае удачного завершения арии, щедро награждала солиста аплодисментами; на время речитативов просто покидала зал. В последнее десятилетие своего творчества Верди вновь обращается к партитуре "Симона Бокканегры". Укрепляет оркестр, усиливает связь между картинами, изымает балет африканских пиратов как дань французской большой опере, пишет одну из лучших сцен — заседание парламента в зале Дворца дожей. Премьера в новой редакции состоялась в Ла Скала, был 1881 год. "Слишком грустная, слишком безнадежная" — по слову Верди — опера имела успех.
Сравнений не избежать. Потому хотя бы, что память есть нечто большее, чем ностальгический ландшафт. Уже в первый день гастролей Большой театр напомнил мне гудящий улей. Буфеты, гримуборные, кулуары были полны звучаний, да так, что сомнения не возникало: итальянцы и вправду разговаривают меж собой пением. Тогда как стены театра, тяжёлые драпировки лож хранят грому подобные овации после "Реквиема", за дирижёрским пультом воинствующий Герберт фон Караян; штурм галёрки на "Лючию ди Ламмермур" с Карло Бергонци и Ренатой Скотто… Я же лелею в памяти рассказ Наталии Бессмертновой, дивы русского балета, как она, в попытке разглядеть, откуда доносится нечеловеческой красоты ангельский голос (Ла Скала давал "Норму" с Монсеррат Кабалье), едва не упорхнула через барьер ложи бельэтажа. Да. Можно бесконечно смотреть на огонь, воду и — слушать итальянскую оперу. Соцветие гармоний в сверканьях из фиоритур с терпким запахом лаванды и розмарина, привкусом эспрессо со свежевыпеченными корнетто и той легковесностью пьянящей, с которой император Аврелиан раздвинул границы Рима на Восток.
Занавес!
Пространство сцены — монументально и очень интимное. Дух Возрождения в сосуде романтизма. Геометрия корабля Бокканегры врезается в мрамор дворца Фиеско. Вершины кипарисов пронзают небо, корни деревьев вонзаются в скалы, копья гвельфов и гибеллинов направлены друг на друга… Острые углы. Оголённый нерв. Нарастание напряжения драмы. Чёрный, алый, золотой цвета как краски и символы главных тем: любовь и кровь, страсть и огонь. Аллегория — полотно "Крушение "Надежды" Каспара Давида Фридриха, оно занимает почти всю стену зала Дворца дожей: под тяжестью терпящего крушения корабля вскрывается лёд Арктики. Невольно происходит перекличка "Надежды" из полярной экспедиции Уильяма Перри с кораблём корсара Симона Бокканегры, XIV века с веком XIX. Паоло Бислери (художник-постановщик), Джованна Буцци (художник по костюмам), Федерико Тьецци (режиссёр) — создатели пространства сцены. Подчёркнуто искусственного. По театральному поддельного. Оно обретает жизнь, едва в права вступает музыка.
" Музыка… дыханье статуй.
Быть может, молчанье картин".
Начинается путешествие.
Пролог. Симон Бокканегра лишь потому соглашается стать дожем Генуи, что есть надежда: власть позволит ему обвенчаться с возлюбленной Марией. Её отец — патриций Фиеско, он держит дочь взаперти, не может простить её поруганную честь: отец ребенка Марии — Симон Бокканегра… В час восшествия Бокканегры на трон и ликования народа площадь города пересекает похоронная процессия. Мария умерла. Фиеско проклинает Бокканегру, прощение — только если тот вернет ему внучку. Но девочка загадочным образом похищена.
Четверть века спустя.
Действие III. Зал во Дворце дожей. В сумерках, словно в клубах тумана, всё резче проявляется отблеск трона, всё реальнее очерчивается фигура — старческая, болезненно-согбенная… Симон Бокканегра один. Он умирает. "Даже вода из источника горька для уст того, кто правит"… Паоло, приверженец, подсыпал ему в кубок с водой яда. Но вот в зале оказывается незнакомец. В мантии монаха-бенедиктинца он будто сама тень сумерек. Это Фиеско, и он грозит Бокканегре местью… Слышен весёлый смех Амелии и её жениха Габриэля Адорно. Час примирения сейчас пробьёт, ведь Амелия — внучка Фиеско. Слабеющей рукой Симон Бокканегра благословит Адорно стать его преемником… Но что-то мешает… Блуждающая гримаса счастья чуть заметна на измученном лице… Он снова видит себя корсаром! Он видит, как тайно пробирается в Геную, чтобы успеть повидаться с Марией, как за его спиной Паоло призывает матросов и ремесленников свергнуть власть аристократов и избрать его, плебея, дожем… Знойный ветер из африканских пустынь дует в паруса корабля из далёкого плавания… Он снова возвращается в прошлое. "Море, море, когда я гляжу на него, предо мной встают воспоминания о славе, о подвигах, о доблестных сражениях"…
Смерть разбивает мечты.
Публика первых рядов партера как по команде вскакивает с мест. Волну подхватывает амфитеатр, бельэтаж, ярусы… И вот уже шквал оваций заглушает медь и духовые оркестра, публика высвобождается из плена оперы. Ибо есть пределы испытанию мучительным блаженством. Лео Нуччи (баритон), 74-летний ветеран Ла Скала, с коронной партией Симона Бокканегры он вознесён на самые вершины славы. Его голос отзывчив на малейшие нюансы настроения и эмоций, тогда как особый дар выразительности в трактовке слова поднимает драму Бокканегры (герой — мученик власти) до трагедии поистине шекспировских высот. Переливаются, как жемчуг, изяществом и очарованьем арии, дуэты и терцеты с Кармен Джаннатазио (сопрано) — Амелией. Без пышной полноты, расчёта на ухищрения вокала они воздействуют на ухо, зрение и сердце, как наркоз. Фабио Сартори (тенор) — Адорно — пылкий и отважный…. нет, что-то витает в небе над Римом, что позволяет взращивать теноров — насельников оперного Олимпа. Вот и Сартори пригоршнями мечет в зал сверхъестественные "до" и "си-бемоли", "гигантский голос в гигантском теле" разливается уверенно и легко, бросая то в жар, то в холод публику.
