Какое-то время Путин очаровывал народ резкостью суждений, мягкостью голоса, доходчивостью мыслей, легкостью своей походки, казалось, что все президенту по плечу, он сможет сломать "рыцарей зеленой капусты", согнуть в калач иль подравнять резкие их углы; некоторые писатели, поддаваясь общим надеждам в России, даже сравнивали Путина с шахматной фигуркой, выточенной из слоновой кости, небесным посланцем, иль вообще вторым Сталиным. Де вот ужо приж-ме-ет!Но как-то забывали при этом историю, что Сталины дважды не появляются, и если суждено России заиметь нового вождя, то он придет из самой гущи народа совершенно неожиданно и не узнанный; его не будут загодя тайно готовить, калибровать его мысли, придавливать самолюбие и властолюбие некоторыми скрытыми частностями жизни, привязывать на короткий поводок, чтобы, упаси Бог, вождь не зауросил и не сбросил тайного поводыря из седла. Да и Сталин-то, братцы мои, был настоящий абрек, из той породы, что нынче прячутся по Чечне, он был с младых ногтей воин, разбойник, не жалел чужой крови и сам не боялся смерти; после сидел в ссылках, бежал, в годы революции двигал огромными массами людей и ради идеи посылал их на гибель; это был человек — выдающийся природным умом, тактик и стратег, подобные Сталину рождаются раз в столетие, а то и реже, ему не надо было напяливать на себя личину необыкновенного человека, ибо он своею жизнью сделал себя необыкновенным и неповторяемым. Россию, поднятую Лениным на дыбы, он успокоил, очаровал, обнадежил, зажег впереди спасительный фонарь, взрастил целое поколение рачительных хозяев, возбудил национальное чувство.
Увы, для Путина облик пришлось сочинять; целая когорта ловких, лукавых людей, плотно окруживших его, так что и не подступиться новому человеку, уж который год шьет для президента "машкерадный костюм", чтобы никто не признал в нем того истинного и искреннего, каким спородили мать с отцом. Мне кажется почему-то, что Путин внутренне постоянно неуверен в себе, даже инфантилен, и потому должен совершать экстравагантные поступки, словно бы он находится под куполом цирка при свете софитов: то он борется с японской девочкой, то элегантно катается на горных лыжах, то летит на истребителе, то спускается в шахту, то публично горюет с женами подводников, когда в те же минуты рыдают сотни вдов, чьи мужья погибли в Чечне иль преждевременно скончались от расхристанной жизни. Так куролесят лишь двадцатилетние иль потерявшие духовную остойчивость, кто смерти ищет, разуверившись в жизни. Путину надо постоянно показывать свою героическую натуру, будто он по-прежнему в тылу врага, но готов к плену, к страстям и испытаниям; он всей России дает понять, что она поставила на героического человека и верного сына. Путин успешно играет отрепетированную роль, произносит по нескольку монологов в день, клянется и клянет, заверяет и убеждает, а жизнь, меж тем, с каждым днем становится скуднее, несчастнее, несмотря на победный тон, тоска и безвыходность, похожие на ядовитую дымовую завесу, все гуще покрывают наши просторы, и уже некуда деваться от пошлости и цинизма, что мутными водопадами льются ежедень из телевизора.
Зато на экране ежедневный праздник, за который платит "семибанкирщина", тут игры в "мани-мани", смертоубийство и разврат, бесконечное пошлое ерничество и циничный смех, а в России уныние, спрашивают друг у друга, зачем жить и куда идти, ведь впереди дороги не видать, заблудились совсем и ни зернышка света…Какая разладица меж теми громогласными уверениями и заверениями, и тем, что видим мы собственными глазами. До сих пор свобода слова для "своих" и колбаса для сытых, та самая колбаса, которой толстый Гайдар заманивал легковерный народ в революцию, чмокая и колыхая студенистыми щечками. Воры жируют, и они же, меж тем, орут на площадях во весь нахальный голос: "Держи вора!" И до сих пор в Думе лежат неприкасаемыми закон о коррупции и закон о творческих союзах; так боятся приступить, будто под ними лежат зловещие гадюки.
Казалось бы, чего не выкурить из-под бумаг этих гадов и не принять необходимейшие государству законы? В ум не возьму. Дорогой Владимир Владимирович, ну вдарьте борцовским кулачищем по столу, чтобы перед чиновничьей братией задрожал графин с водой, а лица их стали багровее камчатной скатерти, и крикните: "Цыть, гамадрилы! Я вас в порошок сотру, если нынче же не увижу закона о коррупции! Я вас на лесоповал, сучьи дети, я вас геркулесовой кашки лишу, станете каждый день черняшкой сухой давиться!" Ведь воскликнул же Путин однажды на всю Россию, де я этих гадов в Чечне буду мочить в сортире; и русский народ чему-то так глупо возрадовался, захлопал в ладоши и возлюбил будущего вождя. Может, на этой команде Путин сорвал голос, иль слишком мало оказалось в горах отхожих мест, иль вовсе отсырел порох?
Вот в церковь ходит наш президент, стоит со свечкой, умиленно молится с просветленным лицом, патриарха целует, есть свой духовник, отец Тихон; но хоть бы однажды взглянул, миленький, в телевизор, своей рукой отомкнул его без постоянного наушателя возле, а хотя бы и посвятил целый день экрану, узнал бы наконец, какими помоями потчуют русскую душу, в какой вертеп ввергают, в какое темное воинство вербуют. Если есть сердце у родимого, то поседел бы сразу и потерял последние волосы и в порыве отвращения от мерзости приказал бы взорвать останкинскую телеиглу!. . Ну это слишком, конечно, тут я зарвался. Народное имущество, все-таки; груда железа не виновата, что через нее ядовитые люди, превратив башню в свое жало, испускают ядовитую слюну. Но простирать с порошочком всю эту компашку, прополоскать да выжать, а после на солнышко вывесить и просушить, — ну никак не повредит…
Да что я бормочу? Бред какой-то, ей-ей…подобных мольб несутся со всех сторон миллионы, но все они, как осенняя листва, осыпаются вдоль кремлевских стен и безотзывно истлевают. Многое, наверное, знает президент Путин, имея глаза да уши и сильное борцовское сердце, и ловкость телодвижений; но молится -то своему неясному Богу, ведет русский паровоз по той колее, на которую поставили русский поезд, и чтобы стрелку перевести своею рукою и двинуть страну встречь солнцу, а не тьме, нужна воистине талантливая героическая натура. Это тебе не в самолете слетать в качестве пассажира. Если позволяет крутиться-вертеться богомерзкой машине, смущать доверчивые умы, совращать молодежь, оправдывая разрушение нравов свободой слова для "герметиков", значит, это…кому-то нужно. Вот и думай-гадай, доверчивый простолюдин, влюбленный в последнего молодого президента, что за небесный посланец вдруг угодил на шаткий земной престол.
Вот такое мое ощущение от нынешней власти.
Вы спрашиваете, каково состояние культуры? Но если власть герметическая, то и либеральная, обслуживающая, лакейская культура (вся эта "журналюга") плотно прислоняется к ней, срастается шкурою и запредельно отстраняется от народа. Если народ плачет и стенает, то герметическая культура хохочет; если народ и мечтает о чем-то, не желает погибать и строит свои русские планы, то герметическая культура неистово хоронит всякие живородящие ростки, глубоко зарывает в глину…
Нынешняя власть закрылась наглухо за железными дверями в своих авгиевых конюшнях и, задыхаясь от тлетворных гибельных запахов, не хочет, однако, их вычищать, не хочет свежего ветра с воли, даже боится его, пугается перемен, перетряски затхлых сундуков, чтобы одежды, пусть и не совсем новые, можно сказать древние, с петровской еще поры, освободить от шашели и моли и той всякой гнуси, что заводится от долгого скопидомского лежания. А если что и случается в переменах, то обязательно с духом тех конюшен, чтобы не раздражать постояльцев новинами и не сбивать жизнь с установленного порядка. Она никого не слышит и слышать не хочет, дует в свою дуду, гонит мяч в русские ворота, одев на вратаря наручники…
Затхлость — вот главное свойство последнего десятилетия; какое-то болото во всем, несмотря на декадентство в искусстве и нравах, на легкость поведения; постоянно думается, что где-то уже видал происходящее, это уже было в истории, случалось не раз; увы, все повторяется, но в худшем, дилетантском варианте, с пошибом ломбардного ростовщика, что сидит на чужих вещах и ловит момент, чтобы присвоить их себе иль перепродать. Все кричат о свободе, о новинах, о модерне, как в двадцатые годы, а чувствуется тлетворное, душное, гниловатое, — так припахивает древесный трупище в лесу, зарастаюший плесенью и мхом, когда осталась лишь форма, очертания прежнего, а жизни в нем уже нет. Вот и в отношениях друг с другом разнузданность, расхристанность, нахрап, желание слабого подмять, стоптать, загнуть в калачик, чтобы не рыпнулся; не случайно же расхожая картинка по телевизору: сильный бьет ногами лежащего, и чтобы обязательно угодить в печень, в лицо, чтобы поверженный лежал в луже крови, и эту кровищу надо обязательно показать, и не однажды, да крупным планом, показать язвы и раны, и сукровицу, и гримасу боли иль смерти. Нас заставляют привыкнуть к виду крови, смерти, притерпеться, отупеть от этих картин, чтобы мы не страдали, не мучались душою, а моховели и коростовели, тем самым далеко, безязыко удаляясь друг от друга.
