А о браке «неразрешимом» он рассуждает как простой человек, всегда склонный противодействовать крайнему мнению крайним, и даже он в своих соображениях очень хорошо поступает, ибо темные люди, каков по преимуществу весь раскол, всегда всего способнее увлекаться крайностями и в минуты борьбы не умеют удержаться на самом удобном пункте. Таков закон истории всех веков и народов, и его бы надо хорошо помнить тем, кто рекомендует обществу ту или ту силу.
Лучше ли павловский неразрешимый брак федосеевского безбрачия? В теории это как кому нравится. По-моему, безбрачная связь с грубым, только чувственным человеком, каких всегда много в неразвитом народе, не обещает никакого счастия ни женщине, ни ее детям. Здесь так же, как и везде: quod licet Jovi, non licet bovi.[24] Могут сказать: «А как же было в древности? Брак, хоть и не венчанный, все-таки обязательство — а в естественной жизни нет обязательств такого рода». — Совершенно справедливо, но ведь мы не говаривали с женщинами, жившими в этой естественной-то жизни, а знаем, что они в ней не благоденствовали и всегда были рабами, как, например, было на Кавказе до последнего шамилевского закона. Довольно было мужу с пьяных глаз сказать жене: «Ступай вон, я тебя отлучаю», и ступай искать ветра в поле. Быть в положении Агари с Измаилом вовсе не значит быть счастливой.
Да и наконец, что об этом толковать! Всякому то хорошо, что ему нравится. В тесных сапогах ногу жмет, а в очень просторных подчас совсем идти нельзя. Павел — раскольник, и все, до чего он додумался, вышло у него не из каких-либо западных, да даже и не из византийских теорий, а прямо из самой жизни, из самой раскольничьей среды, о которой он «изжалелся сердцем», и слово его находит отклик, учение его встречает сочувствие, хотя, разумеется, встречает с другой стороны и оппозицию. Что же это значит? Значит, что известная и весьма немалочисленная часть безбрачного раскола тяготится своими отношениями и советы Павла ей по сердцу. Павел только посмелее, может быть поумнее, а еще может быть и почестнее или посамолюбивее этих людей, и он выплыл наружу с своим учением, за которое уже и до него брались многие, но по недостатку ловкости и терпимости не имели такого успеха. А в существе Павел только поплавок, привязанный к кулю, который под водою катит по дну поток времени. Он не мог бы тащить подводного груза, если бы груз этот не катился под воду, и всегда Павел остановится над грузом, положение которого он показывает и с которым он крепко связан.
Для старого федосеевца не годился бы Роберт Оуэн, прямо вводивший свою честную теорию, не подманивая никакими недостойными приманками, а им был впору Илья Алексеевич Ковылин, который так же походит на Оуэна, как колесо на уксус. А нынешнему федосеевцу, желающему жить <с> своими детьми и их матерью, не понятны Монж, Камюсс и Кондорсе, а впору им Павел. Мужчины хотят жениться павловским браком, а женщины спят и видят заручиться прочным сожителем, успокоиваясь этим и за себя и за детей. Ну и что ж: верно, им так лучше.
А почему им не впору Монж, Камюсс и Кондорсе? Ну да потому, что им был впору Ковылин, и потому, что они простые, необразованные люди, способные из одной крайности непременно лезть в другую. Потому, что они русские раскольники, правнуки допетровских россиан, запиравших жен на вышки, и дети эпохи, в которую наставники их старались только сплотить общину, облегчая «вхождение женам на ложе мужское», нимало не заботясь о ширине взгляда и нравственной чистоте устанавливаемых свободных отношений. Может быть, они со временем станут тяготиться семьею павловской конституции и станут думать, как думали Монж, Камюсс и Кондорсе? Очень может быть. Но тогда они перестанут быть раскольниками. Может быть, им тогда даже не только понравятся Монж и Кондорсе, но и Фурье и Роберт Oyэн. Но пока они раскольники и пока степень их развития такова, какова она теперь, мы не вправе ожидать от них сочувствия тем теориям, которые нравятся некоторым из нас. Нет никакого основания ждать от раскольников salto mortale,[25] на которые плохо поднимаются ноги, давно порывающиеся к разным pas de deux,[26] и неразумно видеть в кажущемся сходстве раскольничьих обычаев с фурьеризмом и фаланстерною жизнью способность перейти именно к такой жизни. Так и до всего. Незачем лгать себе и обманывать ближних, особенно когда эти невинные шутки не совсем безопасны по своим тяжелым последствиям. Надо говорить правду, чтобы люди знали, чем располагает страна в данную минуту, и не подавали своим детям змеи, когда те попросят рыбы.
Павел в своем учении несравненно последовательнее федосеевщины и раскольничьих либералов. Он знает, с кем имеет дело, и выше лба ушей не поднимает; и никого не обманывает; «и сжалехся сердцем», и старается помочь страданию, как умеет, никого не вводя в заблуждение насчет мнимого величия своих тенденций. Это сто раз честнее, чем говорить: «мы, да мы». А мы? — мы просто мочалой шиты и лыком нас погонять. Робкий, двуличный человек, выгораживающий прежде всего себе выгодное положение, так не поступает. Такой образ действий слишком рискован и смел для себялюбца, и лучшим доказательством этого служит, что люди нередко не позволяют себе не только сказать своего мнения, если оно не согласно с мнениями большинства или сильного авторитета, но даже не бывают искренними, статируя простые факты, в существовании которых нимало не причинен исследователь. Есть же у нас в некоторых кружках сильные толки о том: «настало ли время говорить о расколе правду?» Стало быть, чувствуется и сознается вся неправда, насказанная о нем в нашей прежней, весьма бесцеремонной по отношению к расколу литературе и в новейшей literature d'allusions,[27] а все еще вопрос о позволительности правды в этом деле не решен. Пользы, что ли, ждут от этой тайны? Но разве это сообразно с направлением людей, убеждающих общество в необходимости самой широкой гласности и знающих весь вред тайны и заблуждений, когда дело идет о знакомстве с средствами страны? Все эти толки есть не что иное, как остаток чиновничества, заматерелого в наших натурах и поддерживающего в нас против нашей воли старческую любовь к канцелярской тайне, необходимой в каких-то особенных соображениях. Потом это — неискренность, самолюбие и ложная гордость, не позволяющие сознаться в весьма естественном и, следовательно, в весьма простительном увлечении. И наконец, это уж истинно непростительно, опасение повредить чему-нибудь хорошему, сказав открыто людям заблуждающимся насчет пригодности раскола для успеха прогресса. «Милостивые государи! Мы убедились, что хотя в расколе есть и безбрачие, и по местам некоторый вид общины и некоторая нелюбовь к тому, что вам нелюбо, но à la fin des fins,[28] — справедливость требует доложить нам, что симпатии раскола вовсе не солидарны с вашими симпатиями и сочувствия к вашему прогрессу он не питает и питать не может, ибо хочет совсем не того, чего хотите вы. А потому знайте это и поступайте по нашему усмотрению».
Лучше же это сказать, чем из ложного стыда дожидаться, пока это само скажется. Ведь раскольники с упоением читали резкие выходки против воронежского Митрофана и задонского Тихона, а как добрались, что и Иона, и Алексей, и Филипп, и Кукша также пользуются не большим почетом, так что сделали? Сейчас же автора разжаловали из страстотерпцев в антихристы и полезли по своему норову из одной крайности в другую чрезвычайность. Этим опытом пренебрегать нельзя, ибо если Ивашке досталось по рубашке, то уж Никишкам будет по ладышкам. А правда, как она ни скромна, как ни безэффектна, все правда, и все полезней всякой лжи, и всегда умным людям покажет, что должно делать, и верней на настоящий путь выведет.
Вы не виноваты, что одни столбы приняли за другие, но, убедившись, что они стоят на вашей дороге, идите же лучше других путей искать, не дожидаясь, пока ноги отобьете. Раскол недоволен, но он легко может быть совершенно удовлетворен и умиротворен реформами, которые нимало не подвинут дела вашего прогресса, и хорошо еще, если раскол тогда только преспокойно оставит вас играть довольно жалкую роль. Но вместе с вами он прогрессировать нимало не способен и не намерен. Вы еретики и антихристовы дети, а он древлее благочестие; вы читаете Фурье, Бюхнера и Молешотта, а он «Кормчую»; вам хочется торжества естественных наук и еще многого другого, а ему торжества древлего благочестия, которого не вынесть человеку современного развития, и ничего больше, разве кроме права торжественно проклясть в Москве Никона и еретиков, утверждающих, например, что не солнце ходит около стоящей неподвижно земли, а земля вертится около солнца. А ведь вы непременно проговоритесь, что земля около солнца ходит и что давать по грошу на постель в больнице, да по полтине на певчих не значит отвечать вашим стремлениям к общинности.
