Галина Уланова выведет советский балет к международному триумфу. Гастроли Большого театра в Лондоне в 1956 году заставят враждебный Советскому Союзу Запад рукоплескать ему. Уланова выступит в главных партиях в балетах "Ромео и Джульетта", "Бахчисарайский фонтан", "Жизель". "Поведение Улановой, ее манера одеваться, фотографироваться, — заметит импресарио Сол Юрок, — все это было необычно для западных представлений, все говорило об искренней скромности советской актрисы". Хореограф "Ромео и Джульетты" Леонид Лавровский будет вспоминать: "Когда Уланова вышла после последнего спектакля из театра, на моих глазах как-бы возникли страницы из далекого прошлого, когда поклонники актеров выпрягали лошадей из коляски, впрягались сами и неслись по улицам Петербурга или Москвы. Сейчас лошадей нет, ходят автомобили. Уланова прошла к машине, которая её ожидала под охраной полиции, потому что было такое количество людей, что полицейские должны были её провожать. Когда она села в машину, зрители не дали завести мотор и так — на холостом ходу — Уланову привезли в отель". Русская школа классического балета, методику которой изложила Ваганова в книге "Основа классического танца" (1934 год), будет признана непревзойденной. Балетный мир будет учиться по Вагановой.
Девяностые-нулевые годы. "Свобода лучше, чем несвобода". И если в семнадцатом либералы сбивали в Большом геральдику царской России, то теперь, ожесточенные и злые, с ощеренным оскалом реванша, они бьют по устоям советского Большого театра, громят пьедесталы, увенчанные именами советских богов. Большой театр увольняет патриарха советского балета Григоровича. Главный художник Левенталь, главный дирижер Лазарев уходят из театра. В Большом театре качка и смута.
Приходят временщики. Всякий новый назначенец разоблачает идеологизированность репертуара, "совковость" системы управления театром. Балет Большого болтает от андеграундных в советские годы балетов Эйфмана до фрейдистской версии Васильева "Лебединого озера": злодей оказывается отцом принца. Балет катится в преисподнюю. Большой театр переходит под попечительство Михаила Швыдкого. Уколы интервенции — постановки Бежара, Ноймайера с Донелланом — положения не спасают. Большой театр закрывается на реконструкцию.
Хореограф Ратманский тормозит процесс. "Вечер американской хореографии" от неоакадемиста Баланчина и авангардистов Твайпа Тарпа, Кристофера Уилдона он компенсирует реанимированными в своей редакции советскими балетами "Светлый ручей", "Болт", "Пламя Парижа". Театр возвращает упразднённые балеты Григоровича "Легенда о любви", "Спартак", "Золотой век", версию Григоровича "Лебединого озера". Гнев либеральной общественности вскипает. Ратманский отчаливает в Америку на повышение. Хореографы Бурлака, Вихарев реконструирует старинные балеты "Пахита", "Коппелия". Большой театр, выражаясь ныне модным языком, "русачит". Швыдкой держит культурную революцию под контролем. Цепные псы реформ требуют перестройки балета: чтоб калёным железом жечь сюжетность, чтоб вольты швырять со сцены на зрителя, чтоб сексуальность из ушей пёрла и "месседжи" были б у нее на посылках! Кто танцует в Большом? Стране до лампочки. Грачева, Антоничева, Шипулина, Лунькина, Александрова — имена балерин известны специалистам. Народ хочет знать одну прима-балерину — Анастасию Волочкову. Ходят слухи, Большой театр купил Волочковой беглый олигарх. Антре в Большом театре балерина чередует с дефиле на неделях моды в Париже и охотой на мужиков с финансовыми авуарами. Большой дает крен в сторону "скандалов, интриг, расследований", но выстаивает, бросая Волочкову за борт. Она называет себя "балерина плюс", борется за место мэра города Сочи. Её фамилия — синоним "гламура" и "глянца". Она барахтается от подтанцовок у Киркорова в Кремле до съемок в рекламном клипе "поцелуй меня в пачку", она пытается петь сама... Даже в сознании ведущего "Постскриптума" Алексея Пушкова, человека с образованием МГИМО, Волочкова остается "прима-балериной" Большого театра.
Обрушение традиции оперы в Большом театре сродни обрушению московских домов на Гурьянова. Очередной главный дирижер Большого театра Ведерников выбирает либретто писателя Сорокина, музыку композитора с богемной перхотью Десятникова. Театр ставит оперу "Дети Розенталя", в которой постановщики резвятся с композиторами Вагнером, Чайковским, Мусоргским, Верди, Моцартом. Они клонируют композиторов, как овец, и бомжами отправляют на Курский вокзал к проституткам. Пожалуй, "Дети Розенталя" — самая громкая премьера нулевых. Да и то шума наделали "нашисты", уничтожая перед Большим театром сочинения Сорокина. Хит от Чернякова "Евгений Онегин" проще, обыкновенная калька с западных образцов. Суть: старый сюжет пересаживается на грядки нынешних дней. Онегин и Ленский, с бодуна будто, в овчинных тулупах и шапках-ушанках набекрень тянут из рук друг друга ружье в сцене дуэли; Татьяна ловко так впрыгивает на стол и поёт: "Я вам пишу, чего же боле". Галина Вишневская публично заявляет о своем ужасе от хита. Она отказывается от юбилейного чествования в Большом, обещает не переступать порог театра и не переступает. Театру поступок примадонны как-то фиолетов. Можем мы и сами. Следуют "Воццек" и "Дон Жуан" — два молодца из одного ларца — от Чернякова.
Плоды культурной революции девяностых-нулевых таковы. Директор Большого театра Анатолий Иксанов первым в России вводит термин "фандрайзинг". Понятия "опера", "балет" выходят из употребления. На смену приходит обозначение — "продукция". "Продукции" рвут на куски связь Большого театра с исторически сложившимся русским репертуаром, стирают с лица земли уникальное, как храм Василия Блаженного, лицо театра. Интенданты мировых театров съезжаются на премьеры "продукций": для прокатов по глобальным сетям последние должны быть унифицированы, как огурцы евростандарта. "Откаты" в деле о реконструкции Большого приносят театру славу. Строительство заморожено: медленнее, чем хотелось бы, работает маховик превращения Большого театра в обычную, рядовую площадку. Герой времени "прима-балерина" Волочкова подведет свой итог лихолетию. Она придет в студию "Центрального телевидения" (НТВ), вразвалку будет сидеть в пляжном шезлонге в бикини и размышлять: член ли она "Единой России" или не член? Уверять, что в политике была бы "не кошелкой", припоминать меченую территорию занятий сексом, задирать ногу за ухо. Ведущий Вадим Такменев едва уймет дрожь в коленях. Он будет готов вернуть "прима-балерину" Волочкову в Большой театр. "Какие в мои времена были балерины? Замухрышки! — нельзя не вспомнить слова Майи Плисецкой, — а теперь — модели". Награждение Анатолия Иксанова орденом Почета "За заслуги в развитии отечественной культуры и искусства" и премьера одноактных балетов "Herman Schmerman" Уильяма Форсайта и "Рубины" Джорджа Баланчина, как балетная кода, завершат 90-00-е.
…Стояли рождественские дни. Припорошенные декабрьским снежком сирены свободы — радио "Коммерсант FM" с "Эхо Москвы" как будто встрепенулись. Наперебой принялись звать "ребят" на премьеру. Впервые "Херман Шмерман", впервые Форсайт, — интриговали, — впервые сам Джанни Версаче. Баланчин шёл чуть по боку.
Звучанье милых русскому уху заграничных слов "форсайт", "версаче", "херман", "шмерман" да под бокалы шампанского подействовало на меня волшебно и убаюкивающее. Даже прожжённый циник Версаче — конструктор вечеринок, на которых монарших особ без придыханий тусовал со звездами шоу-бизнеса, а сам удалялся в покой, в объятия друга — стал приходить ко мне во снах то в образе Левушки Бакста, то Коровина. И я решила: чем чёрт не шутит? Пойду, взгляну на заокеанскую невидаль, балет "Herman Schmerman".
"Ху из мистер Форсайт?" — спросит меня читатель. "Мистер Форсайт — живой классик", — отвечу. Его фамилия в балетном мире символизирует "интеллектуальный авангард" и "антибалетную алгебру". Он разработал "уникальный подход к преобразованию балета классической формы и репертуара в новую динамичную форму искусства ХХI века". С ним, подходом этим, Форсайт и огрёб всемирную славу. Поначалу всемирную славу американского танцовщика и хореографа завезли в Европу: во Франкфуртском балете Форсайт проработал с 1984 по 2004 год, и до поры до времени слава Россию не посещала. Но время пришло: "Манежка", как чёрт из табакерки, погрозила "глубоко русскими деньками". Верно, сам маэстро в первопрестольную ни ногой, гонца Ноа Гелбера, бывшего танцовщика своей труппы, отправил в Большой осуществить шедевр "Herman Schmerman". Живая классика потому и живая классика, что она современна и бесценна.
Даже не знаю, какой Эйнштейн осилит "алгебру" Форсайта. Голая сцена. Пять артистов Большого театра. Звучит адреналинная музыка Тома Виллемса. Девушки и юноши, сосредоточенные каждый на себе, как Елена Исинбаева перед прыжком с шестом на пять метров, отчаянно проделывают движения корпусом, ногами и руками. Смотришь, зеваешь, "зачем они делают это?" — взять в толк не можешь. Знатоки балета описывают пляску так: "девушки и юноши стреляют великолепными ногами", "узлом завязываются", "вывихивают суставы". Нет, даже эти совершенные формулы экспрессии не в силах выразить всё импозантное уродство "мультипликационной пластики". Чувство неловкости и стыда пробрало меня крещенским морозцем... Двадцатиминутная встряска "Herman Schmerman" сбита из двух кусков. Во втором танцуют уже двое. Те же самозабвенные "стрелялки", "вывихи", "крючки", тот же азарт оглашенного и сухая аналитика возможностей тела. Разница лишь вот в чем. Первый кусок Форсайт поставил для баланчинской труппы, второй, месяцы спустя, для франкфуртского балета. Слепил, скомпоновал, разве это важно! Другое дело — костюмы к балету. Костюмы — привет, сексуальная революция. Дама-пик в колоде карт рекрутирования "ребят" на премьеру. Купальники черного цвета на бретельках со шнуровкой на спине от самого "короля гламура" Версаче. Для дуэта костюм заметно пышнее. Она — тот же купальник и короткая юбка канареечного цвета. Он — та же юбка-юнисекс и канареечного цвета трусы.
