New Yorker. Этот человек рассуждает так: если я интеллектуал (а я, несомненно, интеллектуал) — значит, я понимаю, что происходит в мире. Он презирает реднеков, считая их неспособными к критическому мышлению. При этом он не осознает простой вещи: любой человек, который не кормит себя интеллектуальным трудом, — это уже по умолчанию эксперт, поскольку его профессия непосредственно связана с реальным миром. Например, водопроводчик — эксперт по тому, как класть трубы и так далее. Их опыт основан на взаимодействии с повседневностью, и у них очень критичное к догмам мышление. Образованные люди, напротив, чаще склонны исходить из безумных идей, не имеющих отношения к действительности. И чем больше времени и сил вы посвящаете изучению макровопросов, будь то макроэкономика или глобальная политика, тем выше шансы в конечном итоге оказаться в „макродерьме“.
Почему так происходит? — продолжают спрашивать Талеба.
— Потому что образованный человек получает информацию в основном не из окружающего мира, а от других людей — из журналов, соцсетей, от разных авторитетов. Самая страшная патология нашего времени — потеря контакта с реальностью. Когда я зарабатывал торговлей на бирже, то часто сталкивался с особым типом трейдеров, которые просчитывали какой-то сценарий на компьютере, а потом пребывали в уверенности, что в действительности все будет так же. Лучший вопрос, который сбивает с них апломб: „А сколько у тебя на банковском счете?“ Потому что теоретики редко становятся богачами: человек способен принимать здравые решения, только если он включен в реальность. Сейчас существует целый класс псевдоэкспертов — некомпетентных людей, которые думают, что они компетентны» [61].
Речь, конечно, не о том, что образование — вред.
И даже не о том, что образование не может быть достаточным свойством для производства рационального суждения. Это мысль как бы очевидная.
Речь о том, что механизм обработки внешней информации может быть натренирован в каждом.
Для этого нужно немного — чуть меньше самолюбия и чуть больше аккуратности, вроде той, какая бывает при решении школьных задач.
19.03.2018
Рождение паровоза (об апломбе членов премиальных жюри)
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! Советчика! Врача!
На лестнице колючей — разговора б!
Осип Мандельштам, «Куда мне деться в этом январе…»
Я очень люблю всякие премии и конкурсы — не то, чтобы мне перепало какое-то множество денег, меня часто вызывали на сцену и вручали статуэтки и букеты — нет, я больше этого хотел, как всякий нормальный человек, чем проживал такое наяву. Но важно другое: новые соревнования нюрнбергских мейстерзингеров — это такой способ привлечения внимания к продукту в условиях его избытка. Причём не только к лауреату, но и к тексту, который просто кто-то прочитает — по служебной обязанности, или просто по праву участника.
Не так давно, лет тридцать назад — а на исторических весах это не самая большая гирька — случилась большая трагедия для человека пишущего. Наступила та стадия рынка текстов, которая называется «перепроизводство». Это не мгновенно сказалось на сочинителях, но уж теперь сказалось в полной мере. И часто единственный способ для них оказаться прочитанными — участвовать в мирных боях-соревнованиях.
При этом конкурсы и премии бывают двух типов — самосудными и — с жюри. Благодаря современным технологиям все участники забега могут проголосовать, а хитроумные (на самом деле, в эпоху готовящихся полётов на Марс не самые сложные) программы выберут победителя. Но понятно, при всём совершенстве математики, такой способ определяет среднюю температуру по больнице, то есть средние желания средних самодеятельных писателей — попадись им Велимир Хлебников, он не дойдёт до финала. Я как-то в пору весенней жестокости послал на такой конкурс рассказ писателя Грина (от имени Александра Гриневского, впрочем), так Александра Степановича несколько раз спросили «что вы курили» и посоветовали больше работать над своими текстами. Слепые публичные дегустации — это прекрасно, я бы на каждом самодеятельном конкурсе обязательно помещал анонимный рассказ какого-нибудь мёртвого классика, подобно тому, как в советские времена бытовала легенда о том, что на учениях у десантников промеж холостых патронов в рожке каждый пятый — боевой. Чтобы карась не дремал, значит.
Но понятно, что солидные премии, да и конкурсы другого вида набирают жюри — профессиональное или нет, на окладе или без оного. Я служил в разных жюри, и, без лишней скромности, скажу, что умею делать эту работу.
Как-то один нейрохирург рассказывал о том, что вид живого человеческого мозга вызывал в нём чувство полного восторга. Вот примерно такое же чувство вызывает в чтеце хорошая проза неизвестного автора. Она — настоящая, она движется, дрожит, в ней что-то ещё несовершенно, но она будет жить. А вот плохая проза, да, случается гораздо чаще. Но и она различна — одна бывает такой, что «так плохо, что уже хорошо», другая хоть дурно написана, но за ней, как за застывшей коркой, кипящий магматический жизненный опыт. Он не станет предметом литературы, но он выплеснут на бумагу, зафиксирован, а, значит, уже не пропал — пригодится кому-нибудь.
Но при столкновении с комбинацией слов, которая тебе не близка, не нравится, читателю нужно быть скромным и богобоязненным — это, говорят, вообще полезно, но я попытаюсь сформулировать несколько правил для человека, которого попросили оценить чужие истории.
Да, это вот с вами может случиться.
Итак, первое, что в вас должно присутствовать — это сократическая презумпция недостаточности знания. Даже если вы думаете, что знаете, как надо писать, помните, что новое всегда приходит неузнанным.
Второе обстоятельство заключается в том, что у всех у нас есть корпоративные привычки — как возлюбить текст противоположной политической ориентации? А вот так — какая бы у вас правильная ни была, может найтись талант на другой стороне. А может, конечно, и не найтись.
Третий совет очень прост. Если тебе доверили чужие тексты, тебя вроде как наняли врачом.
Врач не выбегает в коридор поликлиники, с хохотом рассказывая о потешной бородавке пациента. Нет, если ты врач, ты подписался на долгое или очень долгое молчание. На больших премиях и конкурсах это подтверждается подписью в договоре, а в весёлом движении мелких частиц регулируется здравым смыслом и эстетикой поведения. Член жюри — своего рода врач, а не только читатель, и как бы не манили его социальные сети, пока всё не кончилось, стоит помалкивать. Да, люди не всегда понятные доверили тебе своё яйцо поэзии, так отнесись к нему, как врач-читатель.
Однажды, в тех
