ждать Мансура. Тем временем на меня полился поток проклятий, самым понятным из которых было слово «фараон»! Я не знал, следовало мне сердиться или утешать ее. Наконец явился Мансур и объяснил мне, что я пошел против рока и буду причиной самых страшных несчастий, которые теперь обрушатся на наши головы.
В мечети Мухаммеда Али в Каире
— А ведь действительно, — сказал я Мансуру, — мы живем в стране, где лук был божеством [30], ну что ж, если я его оскорбил, то должен в этом повиниться. Существует же какое-то средство, чтобы смягчить гнев египетского лука!
Но рабыня не желала ничего слушать и повторяла, повернувшись ко мне:
— Фараон!
Мансур пояснил, что это означает «поганый и безбожный тиран». Я был весьма польщен подобным обращением и с интересом узнал, что название древних правителей этой страны стало оскорблением. Между тем мне не на что было обижаться: подобная луковая церемония была принята в домах Каира в один из установленных дней в году, чтобы отвратить заразные болезни.
Страхи бедняжки подтвердились, возможно, из-за ее больного воображения. Она тяжело заболела и, что бы я ни делал, ни за что не желала следовать предписаниям врача. В мое отсутствие она позвала двух соседок, с которыми переговаривалась с террасы, и, вернувшись, я нашел их читающими молитвы, как сказал Мансур, отворотные заклинания против ифритов, злых духов, которые, оказывается, возмутились из-за осквернения лука, а двое из них были особенно враждебны к нам, их звали Зеленый и Золотой.
Видя, что зло порождено главным образом воображением, я не стал мешать женщинам, которые привели с собой совсем древнюю старуху. Это была знаменитая знахарка, почитавшаяся святой. Она принесла жаровню, поставила ее в центре комнаты и принялась нагревать на ней камень, который, как мне показалось, был всего-навсего квасцом. Все эти манипуляции должны были помешать ифритам, которые, как отчетливо видели женщины в дыме, молили о пощаде. Но было необходимо уничтожить зло на корню; рабыню подняли, и она склонилась над огнем, что вызвало у нее отчаянный кашель; тем временем старуха колотила ее по спине, и все трое пели протяжные молитвы и читали арабские заклинания.
Фото арабской женщины
Мансур, как христианин-копт, был возмущен этими действиями; но если болезнь была вызвана причинами морального порядка, я не усматривал никакого зла в том, чтобы лечение осуществлялось теми же методами. Во всяком случае, на следующий день наступило явное облегчение, за которым последовало выздоровление.
Рабыня не желала расставаться с двумя соседками, и они продолжали ей прислуживать. Одну звали Картум, другую — Забетта. Я не видел необходимости в том, чтобы дома было столько прислуги, и поэтому остерегался нанимать их на все время, но рабыня одаривала женщин собственными вещами, которые оставил ей Абд аль-Керим.
Возразить по этому поводу мне было нечего; хотя теперь мне предстояло покупать ей взамен новые одежды, в том числе и столь желанные хабару и йаляк.
Жизнь на Востоке играет с нами злые шутки; сначала все кажется простым, дешевым, доступным. Вскоре все осложняется обязательствами, обычаями, прихотями, и вот оказывается, что ты ведешь существование, достойное паши, которое наряду с сумятицей и беспорядочными расчетами истощает самые толстые кошельки. Еще совсем недавно мне хотелось приобщиться к той настоящей жизни египтян, которая обычно скрыта от глаз иностранцев, но я видел, как мало-помалу тают предназначенные для путешествия средства.
Знахарка.
Художник Ференц Франц Изенхат
— Бедное дитя, — сказал я рабыне, попросив объяснить ей, каково положение дел, — если ты хочешь остаться в Каире, ты свободна.
Я приготовился к излиянию благодарностей.
— Свободна! — сказала она. — И чем прикажете мне заниматься? Свободна! Куда мне идти? Лучше продайте меня обратно Абд аль-Кериму.
— Но, дорогая моя, не в правилах европейца продавать женщин, получать деньги таким образом бесчестно.
— Как же быть? — сказала она, плача. — Разве я смогу заработать себе на жизнь? Ведь я ничего не умею!
— Может быть, ты пойдешь в услужение к какой-нибудь даме, исповедующей ту же религию?
— Я? В услужение? Ни за что. Продайте меня. Меня купит мусульманин — шейх или паша. Я смогу стать госпожой! Вы хотите со мной расстаться… Отвезите меня на рынок.
Что за необычная страна, где рабы не желают быть свободными!
Однако я знал, что рабыня права, ибо я уже хорошо разбирался в нравах мусульманского общества и не сомневался в том, что положение невольников ничуть не лучше участи бедных египтянок, которых используют на самых тяжелых работах, или тех несчастных женщин, которые делят нужду с нищими мужьями. Предоставить ей свободу означало бы обречь ее на самое тяжелое положение, возможно, и на бесчестье, а я чувствовал моральную ответственность за ее судьбу.
— Раз ты не хочешь оставаться в Каире, — сказал я ей в конце концов, — тебе придется следовать за мной в путешествиях по другим странам.
— Ана знте сава-сава! (Я и ты поедем вместе!) — сказала она мне.
Я был счастлив, что она так решила, и отправился на пристань Булак, чтобы нанять фелюгу [31], на которой мы собирались плыть по Пилу от Каира до Дамьетты.
На балконе. Художник Амадео Момо Симонетти
Аише Аслы Санджар
ОСМАНСКИЕ ЖЕНЩИНЫ — МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ
Отрывок из книги [32]
Долгое время османские женщины служили предметом самых противоречивых суждений. В то время как ориенталисты изображали их экзотичными, ленивыми и развращенными, находились и те, кто безмерно восхвалял предмет своего обожания и практически причислял этих особ к царству ангелов. Поначалу мой интерес к османским женщинам носил самый общий, досужий характер. Прожив в Турции около двадцати лет, я нередко слышала те или иные высказывания об османцах и османском обществе, обычно очень поляризованные, рисующие свой предмет либо в черном, либо в белом цвете. Одни описывали османцев благородными, просвещенными представителями человечества, фактически образцами для подражания, тогда как другие, в особенности представители официальной точки зрения, видели в них олицетворение отсталости и реакционизма, Османские женщины кому-то казались умными и исполненными достоинства, а кому-то — покорными и угнетенными обитательницами ловушек-гаремов.
Взявшись за чтение книг европейских путешественников об османском обществе, я обнаружила то же расхождение мнений. С ориентальной точки зрения османцы виделись, в лучшем случае, наивными иноверцами, в худшем — деспотичными варварами. Утверждалось, что мусульманкам отказывалось в обладании душой,
