Высшим достижением его личных волевых усилий было сидение в ларьке: месяц он торговал мелочевкой на Литейном, потом, забрав выручку, сбежал. Его искали, грозились убить. Со страху он резал себе вены — ударил несколько раз в теплой ванне ножом в запястье. Боялся мести, избиений, как ему казалось, неминуемой смерти, и лучше сам с собой решил покончить — деликатнее, и главное без боли... Матери удалось тогда пристроить его в психбольницу, где его заодно очистили и от алкоголя, написав в заключении: "Эффект лечения — положительный". Было ему тогда семнадцать лет.
ПОХОЖЕ, ОН УСТАЛ ОТ ЖИЗНИ еще в утробе матери. И даже раньше. В момент безрадостного зачатия, похожего на убийство. Само его лежание на диване (а он любил и умел лежать подолгу, ничего не делая, подремывая) уже было не от мира сего.
Когда в плейере сели батарейки, поплыл звук, он без досады выключил и стал лежать просто так.
Опять скользнул сквознячок по его лицу — толкнули дверь в его комнату, и он опять не затруднил себя открыванием глаз. Потянуло запахом нафталина и валерьяны — значит на этот раз пожаловала старшая Желоховцева — Полина Феодосьевна. На этот раз сердце жильца не сжалось под напором агрессивности, но и не расслабилось ответно на доброту старой женщины.
— Не спишь, Валечка? — спросила она.
Он открыл глаза. Слегка крутнул головой и засунул ладони под затылок, чтобы лучше видеть старушку вдали.
— Мне сегодня, Валечка, звонил племянник. У него есть работа на мойке машин. Ты бы, Валечка, съездил к нему. Вот я тебе на бумажке адрес написала. И на метро возьми вот четыре рубля. Съезди, мальчик. Может, тебе понравится. Он человек хороший, я просила его отнестись к тебе повнимательнее.
— Хорошо, Полина Феодосьевна, я съезжу, — сказал он, а подумал с такой же досадой, как при виде тети Тани: "Заколебала!"
— Ты прямо сейчас поезжай, Валечка. Он тебя ждет. Глядишь, и наладится у тебя жизнь.
Женщине было восемьдесят три года. Когда-то она была известным хирургом. Теперь бедствовала, как все, доживала с дочерью и пыталась "помочь несчастному мальчику".
С виду бодрым, просветленным он вскочил со своей лежанки, будто вдохновленный открывшейся перспективой и благодарный соседке — он легко притворялся ласковым и обходительным, мог даже обаять при первом знакомстве. А внутри у него звучало теперь только одно: "Заколебали!" Он взял записку, взял четыре рубля, уже решив, что сейчас на эти деньги, прибавленные к своим, сыграет на автомате. И вышел в городское пекло. Подолом просторной майки он обмахивал лицо, а войдя в павильончик игрового зала, утер им пот с лица.
Он встал перед автоматом. Обе его руки сжали резиновые рычаги, а глаза устремились в экран, на котором руки невидимого виртуального партнера стасовали колоды и выкинули четыре первые карты. Он делал ставки и давил на рычаги. С третьего раза ему повезло выиграть восемь рублей. Некоторое время он размышлял: или пива купить, или еще рискнуть.
В городе было необыкновенно жарко. Липы в аллеях просвечивали насквозь, листья ссохлись, пожухли, хотя еще и не пожелтели. Хотелось пить. Холодного. Пенистого. Хмельного. Две кружки. Одну — махом до дна. Другую долго цедить под сигаретку. Азарт и жажда боролись в нем. Игра с компьютером так же одуряла, как алкоголь. Если он и верил во что-то, так это в везение, в неожиданное обогащение. Вот вдруг у него появляется много денег! — было его любимой мечтой. Он играл запойно, идейно, как молился. Выигрывал редко и мало. Но как истинный верующий не разочаровывается в вере, в постулате, если даже в повседневности чудо свершается не столь грандиозное, так и он верил в дурные деньги — сворованные и выигранные. И он готов был попоститься — отказаться от пива. Снова заступил к автомату. Поставил на кон все, что имел. Толкнул рычаг. Волосатые руки компьютерного, рисованного крупье выкинули четыре карты. Пошла игра. Мелькали перстни сдающего карты, выскакивали на экране цифры ставок. Бренчали жетоны в автомате. Потные ладони он вытирал об укороченные штанины и опять хватался за рычаги, будто участвовал в настоящем смертельном воздушном бое — так был захвачен хитроумной игрушкой.
В такие минуты он оживал, каждый мускул в его худосочном теле напрягался, сердце билось сильно. Ровно и счастливо. И лицо, обычно постное, вялое, наполнялось содержанием. Может быть, игра была его призванием? Ему бы побольше везения да хорошего наставника, может быть, он и избежал бы страшной участи убийцы, не взял бы спустя полчаса топор в руки, не повторил бы подвиг Раскольникова, вечный дух которого, видимо, живет в Питере и время от времени вселяется в кого-нибудь.
Но он проиграл эти жалкие восемь рублей. Вышел из зала автоматов опять обескровленным. Опять ничтожные и вместе с тем роковые планы копошились в голове: вернуться домой за плейером, продать его и еще попытать удачи в игре.
ОН, КАК МОЖНО БЕСШУМНЕЙ, повернул ключ в замке. На цыпочках двинулся по коридору к своей комнате. Но обостренный вековым одиночеством, долгим сидением взаперти слух тети Тани уловил его передвижение. Только что она узнала от матери о пожертвованных четырех рублях на метро для устройства судьбы этого неприкаянного, только что тетя Таня закончила кричать на добрую старушку, перенесла свою злобу на мерзавца-соседа — и тут как тут он сам шуршит на коридоре, опять с какой-нибудь пакостью, опять свет оставит включенным. Она кинулась вон из комнаты, ударом руки распахнула дверь в коридор и снова набросилась на него:
— Был в автосервисе? Ездил устраиваться на работу?
— Конечно, тетя Таня. С завтрашнего дня приступаю.
— Ну смотри. Если долг не отдашь с первой получки, я через суд потребую. У меня свидетели есть.
— Что вы, тетя Таня. Сразу все до копеечки. Не расстраивайтесь.
— Валентин, последний раз я тебе верю. А когда отдашь долг, то добьюсь, чтобы ты регулярно платил за свет и канализацию. Иначе я на туалет замок навешаю.
— Тетечка Таня, не волнуйтесь. С первой получки!
Когда соседка, схватившись за сердце, убралась в свою комнату отлеживаться, пережидать приступ головной боли, он пошел на кухню, взял из ее стола плоский, литой металлический топорик-мясоруб. Спрятал топорик за спину и постучался в комнату соседок.
— Ну что там еще?! — простонала младшая Желоховцева.
— Тетя Таня! Тетя Таня! — произнес он скороговоркой чрезвычайно взволнованного человека. — Тетя Таня, в ванной трубу прорвало. Вода на пол течет!
Лезвие топорика было ржавое, тупое, в зазубринах. Его не точили со дня покупки — как на заводе прошелся по нему наждак, так до сих пор бороздки от него не загладились. Было время, когда топорик не ржавел — раз в неделю мать и дочь Желоховцевы покупали говядину и рубили, нанося слабые женские удары, больше разминая и разрывая волокна, чем разрубая. Лезвие вытирали тряпочкой или газетой, и животный жир оставался как смазка. Теперь женщины уже несколько лет не покупали мяса — дорого, да и зубы поизносились. И ржавый топорик с клеймом "85 копеек" на обушке лежал в столике под газетой.
О существовании топорика никогда бы не узнал тихий и вежливый юноша Валя, если бы года три назад, еще в пору его учебы в "путе", они с группой не собрались за город, и старшая Желоховцева, радея за него, не предложила бы ему этот топорик — как же в походе без костра, без дров, без топорика!
Тогда Полина Феодосьевна собственноручно обернула лезвие тряпочкой, чтобы не прорвало рюкзак, и с сочувственной радостью проводила Валечку до порога. Молодость его напомнила ей о своей, о дочерней. Тогда он, которого сверстники кликали Валентяем, впервые приладился к топорику, перерубил пару сушин — на больше сил не хватило. Его слабая рука сразу заболела тогда в плече и кисти, и он долго не притрагивался к секачу. Потом еще раз прибег к помощи заточенной стали для открывания дверей в свою комнату, потеряв ключи. Выворотил со щепками замок, с тех пор комната не запиралась. Как человеку не хозяйственному, не самодельщику, не туристу топорик был для него чуждой вещью из другого мира. Но, видимо, какой-то клеткой памяти инструмент удерживался в его сознании. Востребовался опять. И легко был найден в шкафу на ощупь. Пластмассовую волнистую рукоятку признали пальцы. Сжали до побеления, удобно, слитно.
Когда он уже взял топорик, прикрыл дверцу шкафа и одолевал несколько шагов до комнаты Желоховцевых, почувствовал в себе необыкновенный подъем духа. Рука ничуть не вспотела, возбуждение было здоровое, природное. Кровь тоже мгновенно очистилась, чувствовалось сильно и свежо. Как бы новая жизнь начиналась. Будто несколько лет прошло после стояния в очереди к начальнику паспортного отдела. В бездне времени заглохли крики соседки. Давно зарубцевалась досада от проигрыша на автоматах. Время взрывалось в нем и волной отбрасывало в прошлое все, что только что было на душе.
