Но уже когда он был на полпути к дверям соседки — страх новизны начал сковывать его. Он с тоской подумал, что как бы хорошо было сейчас завалиться на диван. Кануть в ту, отлетевшую жизнь. Он затосковал о ней, как бы запамятовав, что был в той жизни ужасно несчастлив и много страдал. Все показалось милым. Мамочка вспомнилась на даче, грядки, роса на укропе. Это было как в невозвратном прошлом, потому и манило, озарялось ярким солнечным светом.
Если бы он бросил топорик и убежал, то через час мог быть на очаровательной даче. Но его очаровывал и ужас настоящего. Лень, уныние — естественные его состояния — совершенно отступили сейчас. Трусость — тоже. Все сконцентрировалось в звериной хитрости и коварстве — бесподобная новизна!
В полумраке коридора его тонкие, слабые ноги между бахромой шорт и кроссовками выглядели еще тоньше. Майка на полусогнутом теле обвисла спереди. Топор прижимался к тощим ягодицам, словно защищал от пинка... Давно он не играл ни в прятки, ни в пятнашки, давно не озорничал, нажимая звонок у соседей и убегая вниз по лестницам, а сперва подкрадываясь вот так же к дверям.
Перед большими, старомодными дверями комнаты соседок, почти упершись лбом в щель притвора, он чувствовал себя абсолютно растворенным в воздухе квартиры, распущенным, как молоко в воде. А голос откуда-то взялся весьма натуральный. Весь остаток подсознания он вложил в этот голос, изощрился в интонации, в самой фразе так, что за дверями ни на секунду не заподозрили худого.
— Прямо на пол вода течет, тетя
Таня! Трубу прорвало!
МЛАДШАЯ ЖЕЛОХОВЦЕВА в отличие от доброй мудрой старухи-матери весь мир обвиняла в заговоре против себя. И свое будущее представляла переходами из одного несчастья в другое. Весть о прорвавшейся воде, об аварии — ложная — была для нее правдивой. Очередное несчастье, придуманное Валентяем, казалось логическим продолжением всех ее предыдущих дней пребывания на земле.
А ведь была она к тому же инженером-конструктором по специальности. Когда-то курс гидравлики проходила в технологическом институте. Сопромат тоже сдавала. И сделала сотни расчетов в исследовательском бюро. Знаний у нее, конечно, было достаточно для того, чтобы насторожили ее эти слова "трубу прорвало". Чтобы разрушить трубу, нужно по ней нанести удар, резьбу сорвать в соединении или десятикратно увеличить давление воды. Любой технарь от Бога заподозрил бы неладное в этом крике "прорвало!" Но у нее, как у большинства женщин, отсутствовало ощущение металла, чутье на механику. Слово, особенно такое пугающее, как "прорвало", вогнало ее в панику, сорвало с дивана, понесло в пропасть, в безумие криков, ссор, выяснения отношений. Она распахнула дверь и, не желая даже краем глаза взглянуть на человека, который приносил ей одно горе, устремилась к ванной комнате.
Животное чувство за время этих нескольких шагов из двери в дверь все-таки заставило ее переключиться на вестника тревоги, на источник опасности. Безотчетно она заметила все-таки в полутьме странное любопытство в его глазах, будто он видел в ней что-то необычное: пятно сажи на щеке или синяк под глазом. Она уже была для него не тетя Таня, не соседка и не живое существо. Он уже в своей душе умертвил ее, сделал ее трупом. А она — это ж надо! — все еще двигалась, торопливо шагала к ванной, протягивала руку навстречу выключателю, зажигала свет, наполняясь наконец сомнениями и недоверием. Тем более что податель сего сигнала так много лгал ей раньше. И невключенный свет в ванной почти что убедил ее, что она попалась на какую-то уловку. Уже гнев прилил к ее голове, когда она распахивала дверь ванной и по мере открывания видела сухие плитки пола. Включился и слух ее — шума прорвавшейся воды что-то тоже было не слыхать.
Дверь ванной отворилась до упора, ударилась о стенку, отскочила и стала затворяться перед ней. Она вытянула руку для защиты от удара двери. Одновременно начала делать движение головой, поворачиваться назад и открывать рот для того, чтобы исторгнуть накопившийся заряд раздражения. Нацелила жерло своей глотки в бессовестную "харю" недоросля.
— Ты что, издеваться вздумал над пожилым человеком! Что же это ты за паскудник такой! Что вырастет-то из тебя?! С девками иди свои шуточки проворачивай. Какая еще вода? Какая труба? Где ты видел? Да за такие шуточки я тебе сейчас такого пинка дам!..
Она упиралась ногой в порожек ванной, тормозила и поворачивалась, вдохнув и напрягшись, озвучивая эти слова. Инерция движения тяжелого старого тела была куда больше, чем инерция зрения, мысли. Она успела увидеть позади себя изломанный силуэт некоего человекоподобного существа с занесенным над головой топором. Спазм смерти где-то в животе, под сердцем дал толчок мышцам, рука вздернулась для защиты. Пока кисть поднималась до уровня плеча, топор сверху успел долететь до ее виска. Вот жало коснулось дряблой кожи, надрезало, вонзилось в кость, углубилось в череп, отсекая мочку уха. По своей инерции топор погружался дальше — в шею, крушил хрящи и кости. Остановился на ключице.
Не от боли, не от пресечения жизненно важных связей живой плоти начала падать тетя Таня, а от ужаса. Обморок случился с ней раньше, чем кровоизлияние.
Туша рухнула на пол и, колыхнувшись несколько раз, будто устраиваясь поудобнее, успокоилась.
Тот, с топором в руке, встал над поверженным существом и некоторое время смотрел на рану. Утолщающуюся, наливающуюся кровью до краев. Он размышлял, смертелен ли удар, сможет ли еще тетя Таня орать, язвить ему. И теперь еще нарождалось главное сомнение — сможет ли она рассказать кому-нибудь, что это он ее ударил. Не хотелось, чтобы кто-то узнал о таком его нехорошем поступке. Для верности он еще два раза тюкнул ей в голову. Так же неуверенно, как когда-то ударял ножом себе по венам.
— Таня! Таня! С тобой все в порядке? — послышался голос Полины Феодосьевны из глубины ее комнаты.
Впервые за многие годы он пересилил лень, собрал волю и заставил себя крепче сжать топор. Преодолев неимоверную усталость, стремительно отскочил от человеческой туши, спрятался. Худой, костистый, он распластался по стенке и, оглушенный биением собственного сердца, слышал лишь протяжные шаги престарелой Полины Феодосьевны. Вжимался в стенку, боясь встретиться с нею глаза в глаза. Изготавливался ударить сзади.
Дверь стала выламываться из плоскости стены, свет из комнаты упал на лежавшую тетю Таню, и материнский инстинкт кинул Полину Феодосьевну к дочери. С придушенным стоном-воплем она резво для своих лет преодолела эти несколько метров — спасать ребенка. И лишь на последних шагах толкнулось в ней чувство самосохранения и заставило обернуться.
— Валюша? — прошептала она изумленно.
Возненавидев ее доброту, совсем некстати выказанную в такой миг, останавливающую его, парализующую, вынуждающую оставить свидетеля, он кинулся на старуху. Взгляд его был устремлен чуть выше ее глаз, в морщинистый лоб с прядкой жидких волос. Он налетал на нее и до последнего прятал топор за спиной. Так что даже слишком близко начал замах и рубанул по короткой дуге, не сильно, лишь слегка надсек лобную кость. Голова старухи только дернулась от удара, а сама она продолжала стоять с опущенными руками и одними губами произносила его имя.
Невыносимо было видеть ее, и он, отведя глаза, размахнулся и рубанул сбоку по шее, как по стволу дерева, сверху вниз, приподнявшись на носки, осев и хукнув.
Боковой удар-толчок свалил старую с ног. Теперь ему было удобнее докончить битву. Еще раза три он рубанул ей по темени. Выпустил топор из рук. Сел на стул возле тумбочки с телефоном.
В комнате соседок работал телевизор. Зачем-то он пошел и выключил. Оглядел комнату, куда его иной раз зазывала Полина Феодосьевна в отсутствие тети Тани и поила чаем, ненавязчиво, просяще поучала. Он хотел было порыться в серванте, в сумках, чтобы добыть денег, — теперь все это он сделал как бы ничьим. Но вдруг почувствовал непреодолимую усталость.
Вернулся в коридор, опять сел возле телефона. Не хотелось глядеть на тетю Таню, даже теперь она была ему ненавистна. А вот на лежащую "бабушку" глядеть хотелось. Приятный, добрый был человек. Даже не верилось, что могут быть такие хорошие люди. Она не обидела его, не досадила ему даже в последнюю, страшную для них обоих минуту. Он тяжко вздохнул и поднялся на ноги. Обычной своей вялой, нерешительной походкой вернулся в кухню. Нашел там целлофановый пакет. Засунул топор в пакет. В своей комнате взял плейер. Захлопнув французский замок, вышел из квартиры.
Благополучно избегнул встречи с соседями.
