С тех пор, десять лет, не публикуюсь ни в какой другой литературной периодике. Дело не только в свойственном всегда и усилившемся с возрастом консерватизме - "Знамя" представляется мне "толстым" журналом моей судьбы. У каждого есть "свое" время - те годы, когда произошло не лучшее даже, а главное в жизни; "свой" город и "свой" район в нем - здесь были главные встречи, здесь и по сей день происходит все главное; "свои" книги - счет перечитыванию потерян; "свои" люди - расходишься на годы, и вдруг снова выплывают, видно, среди них и доживать... И вот "Знамя" - свой журнал. Все, что должно быть связано с "толстым" журналом у русского автора, связано с ним: отказ "сами понимаете, почему", ожидание номера, "в котором пойдет", литературное существование текстов - до сих пор не вытекающее из выхода книг...
Когда-то в "Знамени" же я опубликовал заметку о том, что постсоветское попадание в писатели оставило меня - большую часть жизни проведшего там, в рухнувшем пакостном, но порядке - в недоумении: ну, так я уже писатель или так себе? Как-то не мог принять всерьез эти книги, выходящие без очереди, без лимита бумаги, без главлита, казался себе самозванцем. А сейчас прислушиваюсь к себе... Вроде бы уже привык. Что же поддерживает и укрепляет в самоопределении? "Знамя". Вот журнал, вот в нем мое сочинение вроде удостоверения, полная, только гораздо более достойная замена союзписательскому билету.
Сегодня "Знамя" мне представляется как бы идеальным образом литературного журнала. Если ребенка попросить нарисовать собаку, он нарисует нечто вроде овчарки, если машину - вроде "волги", если домик двускатную крышу, дверь, два окна, трубу с дымом... Примерно так и я: "толстый" журнал? Значит, "Знамя".
Юрий Карякин
Буду крайне эгоцентричен: мало кто помог мне вернуть веру в себя, как "Знамя", т.е. Григорий Бакланов. Я имею в виду статью "Стоит ли наступать на грабли" (No 9, 1987). Писал я ее в упоении и в негодовании (разумеется, на самого себя). Вариантов было чуть ли не тридцать. Речь шла о романе Б. Можаева "Мужики и бабы".
Принес сначала в самую распрогрессивнейшую газету. Отказ. Отнес в самый распрогрессивнейший журнал. Отказ. С горя пошел в ЦДЛ.
Вдруг на Цветном бульваре вижу - "Знамя" (а накануне я поссорился с главным редактором Г. Баклановым). Думаю: дай зайду, небось тоже выдворят. Отдал. Часа через два - звонок жене: статья немедленно идет в ближайший номер. (Писем-откликов на статью было не меньше тысячи. Время было глуповато-восторженное.)
Г. Бакланову дана была милость не трусить не только на войне, но и в мире. Вспомните хотя бы его выступление на XIX партконференции (1988), когда он один противостоял всему залу.
Ему и его заму В. Лакшину я бесконечно благодарен за понимание, сочувствие и помощь. Разногласия - позади.
Уверен: будут написаны истории главных наших "толстых" журналов (такие были только в России), в том числе и история - "Знамени": В. Кожевникова, Г. Бакланова, С. Чупринина.
С Г. Бакланова и С. Чупринина для меня этот журнал - брат родной "Нового мира". И если С. Чупринин осмелился опубликовать роман с вызывающим названием "Бестселлер" Ю. Давыдова - удивительнейшая и горчайшая перемесь времен, судеб России за целый век, - то это опять помогает одолеть неверие и в свои силы, и в силы родных мне людей.
Евгения Кацева
Легко сказать, опишите какое-нибудь событие из жизни редакции, когда вы там работали. Да ведь каждый день был событием, вернее полон событиями радостными и не очень, сулящими успех или чреватыми неприятностью. Главное же событие, заставляющее мгновенно забыть все свары с типографией, изнурительные торги с цензурой, мелочные препирательства, - появление на столе сигнального экземпляра очередного номера, тепленького, ароматного. Гладишь его, нюхаешь, тетешкаешь, листаешь спереди назад, сзади наперед, и хотя глаз непременно наткнется на какую-нибудь опечатку, оплошность ликуешь несказанно. Не притупилось это ощущение и за сорок пять лет работы в трех журналах, в течение которых через мои руки прошло этих "сигналов" ни мало ни много: 540!
Юбилей "Знамени"... Надо бы вспомнить что-нибудь эпохальное, всезатмевающее. Ну, скажем, 21 августа 1991 года, когда в редакцию потоком шли авторы-друзья, обнимались, галдели, веселились. Тут и Евтушенко, и Черниченко, и много-много других, да и сами мы чумные, хмельные - больше, конечно, от радости, чем от традиционных стимуляторов, недостатка в которых тоже не было. Или день, когда был вынесен окончательный вердикт суда (во второй инстанции), даровавший свободу нашему - первым вставшему на борьбу за нее! - журналу.
А мне в голову все больше лезут вот те отравлявшие жизнь препоны, - к счастью, уже неведомые вам, нынешним делателям журнала. И вместо того, чтобы тешить душу, мысленно перебирая взращенные журналом плоды, - а журнал, по слову Твардовского, чтo хороший сад-огород, где каждому должно найтись что-нибудь по душе, по вкусу, - так вот, вместо этого вспоминаешь недоданное - недоданное вовсе не по недостатку доброй воли или затраченных сил.
Сколько лет прошло, а досада не забыта. Одна из таких невылупившихся публикаций - история капитана третьего ранга Валерия Саблина, замполита корабля Дважды Краснознаменного Балтийского флота "Сторожевой". Во времена брежневского застоя, ныне слывущие благостными, Саблин в ночь с 8 на 9 ноября 1975 года вместе со своими сторонниками (остальных временно изолировали) вывел корабль в море и взял курс на Ленинград, - намереваясь выступить по радио и телевидению с обращением к народам Советского Союза о необходимости перестройки общества. Попытка не удалась, "бунт на корабле" был подавлен, Саблин расстрелян.
Отдел публицистики тщательно готовил большой очерк Николая Черкашина; переговоры с цензурой были долгими и тягостными, но не казались совсем уж безнадежными. Редакция всячески оберегала свою "бомбу". Случайно мы узнали, что ведший мозаичную программу на телевидении Марк Захаров собирался в очередной передаче поведать ставшую ему откуда-то известной историю из недавнего прошлого. Опасаясь, что это может сорвать наши медленно, но чуть-чуть сдвигавшиеся с места переговоры с цензурой, я позвонила М. Захарову и упросила его снять пока этот сюжет из передачи. Марк Анатольевич - спасибо ему огромное! - проявил понимание и терпение. Последнего не скажешь об авторе очерка: к концу того самого дня, когда нам удалось сломить цензуру, и мы срочно начали освобождать место в сверке очередного номера, то узнали, что на следующее утро "Комсомольская правда", имевшая, видимо, другого цензора, дает полосу о "нашем" Саблине. Нетерпение автора понять можно, хотя о близящемся успехе наших усилий он знал. Но потеря нас крайне огорчила: газетная публикация и по объему короче, и жизнь ее быстротечнее журнальной.
...Жаль мне было уходить из редакции, но хотелось успеть еще что-то сделать. И как же я рада, что связь не прервалась, что и поныне чувствую себя почти частью коллектива, что все его радости и боли - мои.
Трудные времена наступают для журнала, уж очень низко навис финансовый меч. Выстойте, пожалуйста, дорогие мои. Ведь как ни мало вас, но что ни имя - то Личность, творец, тяжеловес, - гляньте на последнюю страницу с коротеньким списком Упряжки.
Живи долго, любимый журнал, сил и стойкости вам, дорогие Знаменцы!
Пафосно получилось. Так ведь Праздник!
P.S. Через несколько дней после того, как я написала эту заметку, по телевидению был показан документальный фильм "Русская трагедия. Мятеж против Брежнева" - о деле Саблина. Общественный суд под председательством Сергея Алексеева Саблина оправдал.
Еще раз подосадовала: а ведь мы могли первыми подробно рассказать об этом еще десять лет назад.
Светлана Кекова
Я думаю, что одна из дивных радостей нашей жизни - это радость делать подарки. В этом смысле существование литературного журнала - бескорыстный дар культуре в целом и читателю в частности. Но есть здесь и некая тайная область, область метафизическая. Со "Знаменем" меня связывают отношения давние, и они теплые, и много я получила разных даров за те десять лет, что публикуюсь в журнале. Об одном из них хочу рассказать. В 1996 году я отправила в журнал подборку стихов. Названия для нее у меня не было, но главное стихотворение "Короткие письма" не только было эстетически для меня важным, но в каком-то смысле содержало в себе мое будущее. Именно с таким названием - "Короткие письма" - и вышел этот цикл стихотворений. Но это еще не все. Мой день рождения - 21 апреля, и в этот день я получила 4-й номер журнала, в котором на 21-й странице начиналась моя подборка. Вот такое маленькое чудо подарил мне журнал "Знамя".
Саратов
Анатолий Королев
Гроза омыла Москву забытого числа в мае 1991 года, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.
В не сером, но новом моем костюме и довольно приличном плаще я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:
