Наконец все мы двинулись к входу в прокуратуру. Вдруг адвокат Митковой получает на мобильный звонок от следователя: извините, уважаемые, ради бога и все такое прочее, не- увязочка вышла, недоразумение. Не надо к нам приходить, просто нам от Татьяны Ростиславовны по одному дельцу надо было чисто формальные объяснения получить. Ничего срочного, мы сами в Останкино приедем в любое удобное время. Словом, включили задний ход. А не успели мы вернуться в телецентр, прибегает помощник Сорокиной с вытаращенными глазами: «Светлана Иннокентьевна, вам из приемной Путина звонили, просили срочно перезвонить». Судя по всему, Владимир Владимирович либо сам услышал, как Сорокина обращается к нему по телевизору, либо кто-то ему доложил, и решил эту ситуацию купировать. Сорокина тогда была слишком яркой телезвездой., причем с безупречной репутацией защитницы справедливости.
Короче, Сорокина позвонила Путину, он взял трубку, начал деланно журить ее за то, что она к нему через экран обращается. Нет чтобы по старой дружбе позвонить или в гости зайти и обо всем поговорить. Она Путину в ответ: мол, не приглашаете. Слово за слово, и через день мы — человек десять ведущих журналистов НТВ — отправились в Кремль на встречу с Путиным.
Поначалу он встретил нас довольно радушно и тут же решил ознакомить с подробнейшей справкой о «злодеяниях» владельца НТВ Владимира Гусинского, которую подготовил ему генпрокурор Устинов. Наверное, с полчаса Путин вслух читал нам эту бумагу, написанную ужасающе корявым специфическим прокурорским языком. В ней было перепутано все, что можно, одна небылица нагромождена на другую, правда перемешивалась с полуправдой, а полуправда с откровенной ложью. Все в точности как в той истории, которую вы только что рассказали.
Поскольку люди мы подкованные, стали тут же аргументированно возражать: «Это все неправда, вас, Владимир Владимирович, специально дезинформируют, вводят в заблуждение». У Путина наши доводы явно вызвали раздражение: ах, они еще осмеливаются со мной спорить! Его тон тут же изменился на жесткий и недружелюбный, и мы поняли, что в будущем нас ничего хорошего не ждет. И были правы — в апреле большинство участников той встречи вынуждены были уйти с НТВ, а со временем — вообще с телевидения. Вот такая история. В ней, на мой взгляд, сконцентрировалось очень многое.
Вернемся в начало 2004 года. Что происходило в правительстве после выборов в Думу?
Мы делали рутинные январские дела: подводили итоги ушедшего года, уточняли весенний план реформ, обсуждали запуск исполнения нового бюджета и выдвижение кандидатур представителей государства в акционерных обществах с госучастием. Весьма неожиданно новый глава президентской администрации Дмитрий Медведев начал направлять в правительство письма с предложениями о массовом выдвижении в советы директоров разных компаний работников администрации: Игоря Сечина, Виктора Иванова, Владислава Суркова, себя, а также других чиновников рангом пониже. Я категорически выступил против такой постановки вопроса, в корне противоречившей позиции правительства.
Но ведь и раньше чиновники участвовали в управлении коммерческими предприятиями с государственным участием?
Участвовали, но это были члены правительства или их заместители, имевшие непосредственное отношение к тому или иному сектору экономики. Признаюсь, даже такое положение дел было не очень правильным. Но мы в правительстве смотрели на это как на временную меру: в будущем правительственных чиновников должны были постепенно заменить независимые директора, работающие по контракту. А тут — работники администрации, то есть советники президента, не имеющие никакого отношения к промышленности и конкретным предприятиям.
Разумеется, все понимали, что это делается по указанию Путина, хотя никаких поручений он правительству на этот счет не давал.
Для меня стало очевидным, что президент неуклонно дрейфует от либеральных подходов к командным механизмам воздействия на экономику.
Я подписал необходимые инструкции по выдвижению госпредставителей без учета предложений Медведева и уехал, как и было запланировано, на десять дней в отпуск в Австрию по приглашению канцлера Вольфганга Шюсселя кататься с ним на лыжах.
Через три дня звонит мне Владимир Путин и говорит, что Медведев жалуется ему на руководителя правительственного аппарата Мерзликина, который не учел предложения администрации в документах, подписанных мною перед отъездом. Я пояснил, что Мерзликин тут ни при чем, и еще раз высказал Путину принципиальную позицию правительства по поводу госпредставителей в акционерных обществах, изложенную неделей раньше Медведеву. Ну, и как вы, наверное, догадываетесь, разозленный президент дал мне команду всех включить.
Не секрет, что тогда к вам в Австрию приезжал лидер СПС Борис Немцов. Но лыжи — это лишь прикрытие, а главное было — обсудить политическую ситуацию в стране и планы на будущее. Так ли это?
Действительно, Борис приезжал с женой на полтора дня. Он тогда уже сложил с себя полномочия лидера СПС и очень переживал за поражение партии на выборах.
Мы с ним все же покатались на лыжах, но большую часть времени посвятили разговорам о политике. Разумеется, он, как и я, ощущал, как сжимается политическое пространство и пытался спрогнозировать развитие ситуации.
Борис убеждал меня, что, учитывая мою очевидную публичную позицию, я не «жилец» на посту премьера, и предлагал мне возглавить СПС. Он считал, что это дало бы новое «дыхание» партии и нейтрализовало бы меняющуюся политическую ситуацию. Конечно, мы обсуждали также ход предвыборной президентской кампании.
По-моему, это была не самая плохая идея — вам пойти в СПС. Почему вы не согласились? Неужели вам не было очевидно, что объем разногласий с президентом уже достиг критической массы? Почему вы сами не ушли в отставку?
Хотя в тот момент у меня уже созрело решение после выборов уйти из правительства, я по-прежнему полагал, что общий вектор развития страны при этом остается прежним. Если бы я инициировал свою отставку, а значит, отставку всего правительства, то это неизбежно привело бы к политическому кризису в стране во время предвыборной президентской кампании. Я тогда не считал, что накопившиеся между мной и президентом противоречия являются достаточным основанием для такого серьезного политического шага. Поэтому я планировал уйти спокойно по истечении конституционного срока — в мае 2004 года. Я думал о ровном уходе, после чего намеревался заняться частным бизнесом, а не политической деятельностью.
А еще ведь была нашумевшая история, когда в феврале 2004 года «Газпром» отключил газ Белоруссии, хотя вы просили Миллера этого не делать?
Я не просил, а приказал. Сказал примерно следующее: «Правительство — высший орган исполнительной власти в государстве. Я представитель государства — главного акционера „Газпрома“. Поэтому я вам от имени Правительства Российской Федерации объявляю: государство приняло решение — газ Белоруссии не отключать». И еще добавил, что президент в курсе моей позиции.
Когда же утром стало известно, что газ все- таки отключили, я спросил у Миллера: «Почему не исполнили?» Он ответил: «Команду дал президент».
Я звоню президенту и спрашиваю: «В чем дело? Почему так?» В ответ слышу: «А Лукашенко не подписал контракт».
Разговор продолжился на ближайшем совещании членов Совбеза, причем на повышенных тонах. На заседании я с возмущением объявил: «Это абсолютно неправильное решение. Хочу, чтобы все знали: я категорически против. В Минске минус 25. Промышленность сейчас встанет — металлургическая, стекольная, другие отрасли, где технология непрерывного цикла — все рухнет. Значит, все заводы нужно будет перестраивать. Продукцию этих заводов, между прочим, мы потребляем. Мы что, хотим угробить союзную страну?»
Путин в ответ заявляет: «Лукашенко нас не уважает, контракта нет до сих пор…» Я говорю: «Да и плевать. Какой контракт?! Это же не формалистика. Это же люди!»
Мою сторону, пусть и осторожно — «да, есть вопросы» — занял министр иностранных дел Игорь Иванов.
Путин, видимо, почувствовав, что за столом есть люди, готовые как-то поддержать мою позицию, встал и резко объявил: «Все, прекратили споры, завершили совещание!» Что-то еще сказал мне, я — ему. Совбезовцы от нашей перепалки просто под стол сползли от ужаса…
Получается, что тогда вы невольно выступили защитником «батьки» которого Владимир Владимирович, говорят, очень недолюбливает.
Но в тот момент меня меньше всего волновало, что подумает Владимир Владимирович. Для меня было принципиально важно, что отключение поставок газа в разгар зимы может привести фактически к техногенной катастрофе. Александра Григорьевича же я всегда прагматически воспринимал как данность: вот есть Белоруссия, которая должна быть нашим другом и партнером. А у нее временные проблемы. У нее вот такой президент. Другого там нет, значит, пока надо вести дела с этим.
