Вы ждете, прежде всего, ответа на вопрос, почему Гитлер пришел к власти и почему мы столько времени терпели и не освободились от его гнета. Тогда, в 1933 году, ‹…› все умеренные партии исчезли, и оставалось выбирать между Гитлером и Сталиным, иначе говоря, между национал-социалистами и коммунистами — силами, стоящими одна другой. Коммунистов мы знали: они устроили несколько крупных переворотов после Первой мировой войны; Гитлер тоже вызывал большие подозрения, но все же казался меньшим злом. Что его красивые слова обернутся ложью и предательством, мы вначале не догадывались. Во внешней политике его успех был очевиден: все государства установили с ним дипломатические отношения, причем Папа договорился с ним первым. Кто мог предположить, что нами управляет (.sic) преступник и предатель? А потому какая вина может лежать на преданном? Виновен только предатель.
Теперь самый трудный вопрос: его необъяснимая ненависть к евреям. Надо сказать, что эта ненависть никогда не была всеобщей. Во всем мире Германия по праву считалась самой дружелюбной страной по отношению к евреям. Насколько я знаю, и об этом писали, на протяжении всего гитлеровского режима вплоть до его конца не известно ни единого случая стихийного оскорбления еврея или нападения на него. Всегда и только одно (чреватое безумной опасностью) желание — помочь.
Перехожу ко второму вопросу. Восставать в тоталитарном государстве невозможно. Оказать помощь венграм не решилось в свое время даже мировое сообщество. ‹…› Что же говорить о нас, как мы могли сопротивляться [режиму] в одиночку? Не стоит забывать, что, помимо погибших участников Сопротивления в оккупированных странах, за один только день 20 июля 1944 года в Германии были казнены тысячи немецких офицеров. Речь уже шла не о «маленькой трещинке», как сказал тогда Гитлер.
Дорогой доктор Леви (я позволяю себе так Вас Назвать, потому что, кто прочел Вашу книгу, не может не считать Вас дорогим)! Я не могу ни объяснить, ни попросить прощения. Тяжелая вина обрушилась на мой бедный, жестоко обманутый, сбившийся с пути народ. Наслаждайтесь вновь подаренной Вам жизнью, миром и своей прекрасной Родиной, которая и мне знакома. И в моем книжном шкафу стоят Данте и Боккаччо.
Искренне Ваш Т.Г.
К этому письму фрау Г. сделала приписку, всего несколько лаконичных строк, о чем муж, возможно, и не знал. Я перевел их буквально, слово в слово:
Когда какой-то народ слишком поздно узнает, что оказался в плену у дьявола, с ним происходят определенные психические изменения.
В людях проявляется все самое плохое. А в результате — Паннвитц и капо, который вытирает руки о беззащитного.
Как следствие — активная борьба с несправедливостью, когда в жертву приносятся собственная жизнь и даже (sic) жизнь близких, но и она не приводит к ощутимому успеху.
3) Остается огромная масса тех, кто, спасая собственную шкуру, молчит и готов бросить брата в беде.
Мы признаем это как свою вину перед Господом и перед людьми.
Я много думал об этой странной супружеской паре. Он представляется мне типичным немцем из буржуазной среды. Не фанатичный, но нацист, нацист-оппортунист: когда нужно, он демонстрирует раскаяние, когда нужно — изображает из себя дурачка, чтобы и меня заставить поверить в его упрощенную версию недавних событий и иметь возможность напомнить об истреблении готов византийским полководцем Нарсесом. Его жена менее лицемерна, чем он, хотя ханжества в ней больше.
Я написал в ответ длинное и самое гневное в своей жизни письмо; о том, что ни одна церковь не дает индульгенций последователям дьявола и не принимает перекладывания на него собственной вины в качестве оправдания, что за свою вину и ошибки отвечать надо лично, иначе с лица земли давно бы исчезли последние следы цивилизации, как исчез Третий рейх, что в его политический расклад может поверить только ребенок, поскольку, хотя после парламентских выборов в ноябре 1932 года (последних свободных выборов) нацисты и в самом деле получили большинство (196 мест) в рейхстаге, но ведь там были и коммунисты (100 мест), и социал-демократы, которых Сталин не жаловал — для него они, получившие 121 место, были слишком умеренными. Еще я написал, что в моем книжном шкафу рядом с Данте и Боккаччо стоит «Майн Кампф» — сочинение, написанное Адольфом Гитлером задолго до прихода к власти. Этот разрушитель не был предателем; он был последовательным фанатиком с абсолютно прозрачными идеями, которые не менял и не скрывал. Те, кто голосовали за него, обязательно голосовали и за его идеи. В этой книге всего хватает: там и кровь, и родная почва, и жизненное пространство, и вечный враг — евреи, и немцы, олицетворяющие «высшую человеческую расу на земле», и другие страны, с отведенной им ролью объекта немецкого господства. Это были не «красивые слова», которые он, возможно, тоже говорил; от этих слов он никогда не отказывался.
Что касается немецких борцов против режима, честь им и хвала, но надо признать, что заговорщики, организовавшие покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, немного опоздали. Далее цитирую конец своего письма:
Слова о том, что антисемитизм в Германии был непопулярен, — пожалуй, наиболее смелое из Ваших утверждений. Мистический по своей природе, антисемитизм с самого начала лежал в основе нацизма: евреи не могут считаться «богоизбранным народом» с той минуты, когда таковым становится народ немецкий. Нет ни одной страницы текста, ни одного выступления Гитлера, где бы он не уставал напоминать о своей ненависти к евреям. И это не была «одна из» нацистских идей: на этой идее строилась вся нацистская идеология. Как же в таком случае «самый дружелюбный по отношению к евреям народ» мог голосовать за партию, которая называла евреев главными врагами Германии, и прославлять человека, заявлявшего, что «задушить гидру иудаизма» он считает своей первоочередной задачей?
Что касается «стихийного оскорбления еврея или нападения на него», сама Ваша фраза звучит оскорбительно. Зная о миллионах убитых, стыдно, непристойно обсуждать вопрос о том, были преследования евреев стихийными или нет, тем более что немцы по своей натуре вообще не склонны к стихийным действиям. Позвольте Вам, однако, напомнить, что никто не принуждал немецких промышленников использовать труд голодных рабов: на это их толкала чистая выгода; никто не заставлял фирму Topf (и по сей день процветающую в Висбадене) строить гигантские многопропускные лагерные крематории. Я понимаю, эсэсовцы, убивая евреев, действовали по приказу, но в войска СС они шли добровольно! В Катовицах после освобождения я своими глазами видел бланки заказов на бесплатное получение главами немецких семей одежды и обуви для взрослых и детей со складов Освенцима. Кто-нибудь озадачился вопросом, откуда взялось столько детской обуви? А Ночь хрустальных ножей? Вы разве о ней не слышали? Или думаете, что каждое совершенное в ту ночь преступление было санкционировано законом?
Находились и такие, кто пытался помочь, я знаю об этом и знаю, насколько это было опасно. Будучи жителем Италии, знаю я и то, что «восставать в тоталитарном государстве невозможно»; но мне известно также, что существуют тысячи менее опасных способов выразить свою солидарность с угнетенными, и к этим способам прибегали в Италии многие даже во время немецкой оккупации, но в гитлеровской Германии случаи выражения такой солидарности были очень редки.
Остальные письма отличались от этого: в них мне открылся другой, лучший мир. Но должен подчеркнуть: даже при всем желании оправдать, я не могу сказать, что эти письма дают полное представление о немецком народе тех лет. Прежде всего потому, что моя книга вышла тиражом в несколько десятков тысяч экземпляров, таким образом, ее прочел, возможно, один из тысячи граждан Федеративной Республики Германия. Мало кто купил ее случайно, большинство покупателей было готово воспринять и прочувствовать то, что там написано. Из всех этих прочитавших книгу людей лишь сорок, примерно, как я уже сказал, решились мне написать.
За четыре десятилетия писательского труда я близко познакомился с этим особым типом читателей, которые пишут письма автору. Таких читателей можно разделить на две категории: письма одних читать приятно, они доставляют радость и приносят пользу, письма других-нет; промежуточные варианты редки. Первые внимательно прочитали книгу, она им очень понравилась, а некоторые даже перечитали ее не один раз; они полюбили ее и поняли — нередко лучше самого автора; они признаются, что книга обогатила их, и выражают свое мнение откровенно, иногда критикуют, иногда благодарят, часто пишут, что отвечать им необязательно. Письма вторых вызывают скуку: читать их — просто потеря времени. Эти читатели выпячивают себя, хвастают своими достоинствами; многие сами тайно пишут и стараются использовать автора прочитанной книги в своих интересах, цепляясь за него, как плющ цепляется за ствол дерева. Приходят письма также от детей и подростков; эти пишут из удальства, на спор или желая получить автограф. Мои сорок немецких корреспондентов, которым я с благодарностью посвящаю эти страницы (за исключением процитированного выше господина Т.Г., представляющего особый случай), относятся к первой категории читателей.
