Сегодня Гита не только моя Библия и мой Коран, она нечто большее; она – моя мать. Я давно потерял свою земную мать, подарившую мне жизнь; но эта вечная мать целиком заменила мне ее. Эта мать ни разу мне не изменяла и ни разу меня не покидала. Когда мне трудно, когда я растерян и не знаю, что мне делать, я припадаю к ее груди10.
* * *
Мой патриотизм подчинен религии11.
* * *
Нагорная проповедь тронула мое сердце. Меня привели в безмерное восхищение стихи: «А Я говорю вам, не противьтесь злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет… взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду». Такое самоотречение есть высшая форма религии, нашедшая отзвук в моей душе12.
(См. главу 9, а также раздел «Семейные дела» в главе 12.)
Я счастливо прожил в браке последние сорок лет жизни, невзирая на периодически случавшиеся споры13.
* * *
Мой неприятный долг напомнить здесь о моей женитьбе в возрасте тринадцати лет… Не думаю, что тогда эта свадьба означала для меня что-то иное, кроме праздничной одежды, грома барабанов, свадебной процессии, вкусного обеда и чужой девочки, с которой мне разрешили играть14.
* * *
Я был жестоким мужем, так как считал себя учителем жены и, руководствуясь слепой любовью, старался ее обуздывать и воспитывать… Однажды, забывшись в гневе, я схватил за руку беспомощную женщину, потащил ее к воротам и раскрыл их, намереваясь прогнать ее прочь… Ссорились мы часто, но в конце концов всегда мирились. Моя бесконечно терпеливая жена каждый раз оказывалась победительницей. Сегодня я могу рассказывать об этом случае с позиции стороннего наблюдателя, так как сумел пережить тот период и выйти из него другим человеком. Я перестал быть безумным мужем, которым управляют слепые страсти15.
* * *
Она благословлена одним великим качеством, каким в той или иной мере наделены почти все индийские женщины. Вот в чем оно заключается: охотно или неохотно, осознанно или подсознательно, она всегда считала благословением возможность следовать за мной; она никогда не становилась на моем пути, никогда не выказывала недовольства моим стремлением к воздержанию. Таким образом, невзирая на мое большое интеллектуальное превосходство, я всегда чувствовал, что наша жизнь полна радости, гармонии и счастья16.
* * *
В самом деле я начал по-настоящему наслаждаться семейной жизнью только после того, как перестал смотреть на жену как на объект полового вожделения… Меня в какой-то миг озарило: я, как и все мы, был рожден на свет ради выполнения священной миссии. Я не знал этого, когда женился. Однако, повзрослев, я понял, что брак нужно подчинить миссии, ради которой я появился на свет17.
* * *
Я не могу представить себе жизнь без Ба [моей жены]… Ее уход оставил пустоту, которую я ничем не сумею заполнить… Мы прожили вместе шестьдесят два года18.
Я обратил внимание и на другие мелочи, которые должны были сделать из меня английского джентльмена. Мне сказали, что для этого я должен научиться танцевать, освоить французский язык и овладеть ораторским искусством. Я записался в школу танцев, заплатив за обучение три фунта. За три недели я посетил занятия шесть раз, но так и не постиг ритмику танцевальных движений. Я не смог поспеть за пианистом и решил не тратить зря время19.
* * *
Я поверил в то, что если мы желаем выглядеть цивилизованными людьми, то должны в манерах и одежде подойти как можно ближе к европейским стандартам. Я искренне думал, что только таким путем сумею достичь какого-то влияния, без которого будет невозможно служить обществу20.
* * *
Когда я поселился в Бомбее в новой квартире, ко мне явился американский страховой агент – приторно любезный и красноречивый человек… Я поддался соблазну, клюнул на его предложения… и получил страховой полис на десять тысяч рупий… Однако в Южной Африке, где образ моей жизни кардинально изменился, я отказался от страхования жизни, испытывая при этом стыд от того, что поддался на уговоры американского страхового агента. Я сказал себе, что если мой брат заменил мне отца, то он не сочтет слишком большим бременем содержать вдову в случае моей смерти. Да и почему, собственно, я должен думать, что умру во цвете лет? В конце концов, наш настоящий защитник и хранитель – не я и не мой брат, а всемогущий Бог. Заключив договор о страховании жизни, я лишил жену и детей уверенности в себе. Зачем я отнял у них возможность позаботиться о себе самим? Как живут неисчислимые семьи бедняков во всем мире? Почему я не должен считать себя одним из них?21
(См. также разделы «Здоровье» и «Диета» в главе 3.)
Мы пришли в уединенное место на берегу реки, и там я впервые в жизни увидел мясо… Козлятина была жесткой как подметка. Я просто физически не мог ее жевать. Я почувствовал себя плохо и перестал есть. После такого ужина я страдал всю ночь. Меня преследовали кошмары. Каждый раз я просыпался в холодном поту, чувствуя, как в моем желудке блеет живой козел. Я вскакивал с постели, мучимый угрызениями совести. Мне становилось легче всякий раз, когда я напоминал себе, что употребление мяса – мой долг22.
* * *
Я отказался от мяса, руководствуясь чистыми помыслами и не желая лгать родителям… С тех пор я никогда не прикасался к нему23.
* * *
Никогда в жизни мне не хотелось закурить. Я всегда считал привычку к курению варварской, грязной и вредной. Я никогда не понимал, почему в мире так распространена неудержимая тяга к табаку. Я не могу ездить в вагонах, где почти все курят, я задыхаюсь от дыма24.
* * *
Во мне постепенно, но неуклонно возрастало недовольство медициной… Я уверен, что человеку незачем травить себя лекарствами. В девятистах девяноста девяти случаях из тысячи вполне можно обойтись разумной диетой и простыми домашними средствами. Тот, кто ходит к врачу с любым – самым пустячным – недомоганием и глотает груды растительных и минеральных лекарств, не только укорачивает себе жизнь, но и, становясь рабом своего тела, теряет способность к самоконтролю и перестает быть человеком25.
* * *
Я придерживаюсь строгого вегетарианства независимо от моих религиозных убеждений26.
* * *
Молоко возбуждает животные страсти… К тому же оно вовсе не нужно для поддержания жизни… Я решил перейти на чисто растительную диету. При этом она должна была состоять из самых дешевых продуктов. Мы решили жить так, как живут беднейшие из людей. Растительная диета оказалась к тому же очень удобной, так как практически полностью избавила нас от готовки. Наш обычный рацион состоял из сырого арахиса, бананов, фиников, лимонов и оливкового масла27.
* * *
Я отказался от молока главным образом по религиозным соображениям. Однажды в Калькутте я видел, каким варварским способом говалы до капли выдавливали молоко из коров и буйволиц. Я всегда чувствовал, что, как и мясо, молоко животных не может быть пищей для человека. Я никогда не стану пить молоко, есть молочные продукты и мясо. Если отказ от этой пищи будет означать мою смерть, я без колебаний выберу смерть28.
* * *
Я уверен, что если бы я не накладывал на себя определенных ограничений, то поставил бы людей, оказывающих мне гостеприимство, в неловкое положение, заставляя их обслуживать меня, вместо того чтобы мне самому служить им. Я дал себе зарок, находясь в Индии, не принимать пищу больше пяти раз в день и никогда не есть после наступления темноты. Его я соблюдаю уже тринадцать лет. Это стало для меня тяжким испытанием, но я могу засвидетельствовать, что такой образ жизни послужил мне и щитом. Я уверен, что воздержание прибавило мне несколько лет жизни и уберегло от многих болезней29.
* * *
Лорд Сэнки однажды посоветовал мне беречь себя. Я ответил: «Вы полагаете, что я дожил бы до таких преклонных лет, если б не берег себя всю жизнь?». Этот ответ был одной из моих ошибок30.
Опыт тюремного заключения
(См. также раздел «Тюремное заключение» в главе 6.)
Моим друзьям не стоит за меня тревожиться. Я счастлив, как птица. Считаю, что в тюрьме могу достичь не меньше, чем на свободе. Пребывание в тюрьме – отличная школа. Разлука с соратниками покажет, действительно ли наше движение независимо развивающийся организм или это плод трудов одного человека. В последнем случае оно должно будет оказаться чем-то призрачным и скоропреходящим31.
* * *
После 1893 года большую часть книг я прочел в тюрьме32.
* * *
Я не рассчитывал, что вы [К. Ф. Эндрюс] навестите меня в тюрьме. Я счастлив, как птичка! Мой идеал тюремной жизни – как участника гражданского сопротивления – это полная оторванность от внешнего мира. Право на посещения – привилегия, но участник гражданского сопротивления не имеет морального права на привилегии. Религиозная ценность тюремного заключения подкрепляется отказом от привилегий. Предстоящее мне заключение станет чем-то большим, чем политическое преимущество. Если это окажется жертва, то я хочу, чтобы она была чистой33.
