Автор этих строк не берется утверждать, что именно таким был ход мыслей Капабланки накануне матча. Но то, что, убаюканный прошлыми победами и все еще продолжающий купаться в лучах славы, кубинский гроссмейстер был уверен в успехе, сомневаться не приходится.
Надеялся на успех и Алехин, хотя сознавал, что ему придется иметь дело с действительно сильным противником, чье имя окружено ореолом непобедимости. Какие только эпитеты не приклеивали кубинцу: «человек-машина», «шахматный автомат» и многое другое в этом роде. Правда, за всем этим нагромождением восторженных оценок не заметили главного, что кажущаяся легкость порой граничит у него с легковесностью и даже беспечностью.
Да, был период, когда Капабланка-шахматист, именно шахматист, вызывал восхищение: потрясающая интуиция, невероятное чувство опасности. А сколько в партиях кубинца было выдумки, фантазии. Он тогда казался вершиной комбинационного мастерства. Но то был ранний Капабланка, не обремененный званием чемпиона мира. Но став им, на первый план он выдвинул рационализм. Комбинировать — значит рисковать. Не проще ли изменить манеру игры, перейти на позиционные рельсы, при случае даже в глухую защиту, делая ставку на свою филигранную эндшпильную технику. Пусть партии станут бледнее, в них будет меньше эффектных комбинаций, но зато так спокойнее. Тем более что подобная тактика практически не сказывалась на результатах: за тот период, что он был чемпионом мира (1921–1927), потерпел всего лишь три поражения.
Такое перерождение Алехин считал изменой шахматному искусству. Этого он никому простить не мог. И еще он злился на Капабланку за то, что тот придумал теорию «ничейной смерти» шахмат. Чепуха какая-то! О какой смерти может идти речь, если шахматы неисчерпаемы…
Пренебрежительного отношения к подготовке Алехин позволить себе не мог. Он всегда ее считал одним из основных элементов успеха. А на сей раз слишком велика была ставка, чтобы в последний момент разрушить то, на что ушли многие годы упорного труда, беспрестанного поиска. Десятки турниров, сотни партий, бессонные ночи в погоне за шахматной истиной, когда постепенно попадаешь в пучину бесчисленных вариантов и не знаешь, как оттуда выбраться, и, обессиленный, прекращаешь поиск призрака-истины.
Он не имеет права упустить свой шанс. К главному экзамену жизни он обязан прийти во всеоружии. Кто знает, может, другой такой возможности у него не будет. Не использовали же своего шанса такие гиганты, как Тарраш, Рубинштейн, Нимцович. Каждому большому шахматисту отпущен свой час, и в том состоит искусство, чтобы не опоздать.
Времени на подготовку, конечно, мало. Но он последние годы беспрестанно работал над своим совершенствованием. Главное, добиться гармонии, той высшей гармонии, которая отличала в лучшие годы творчество Стейница, Чигорина, Ласкера, Капабланку. Да, да, Капабланку. Он не имеет права быть необъективным. Одинаково опасно недооценить противника и переоценить его. Это он давно усвоил. Еще к одному выводу он пришел: нельзя рассчитывать на успех, не изучив слабых и сильных сторон как у самого себя, так и у соперника. Уж кого-кого, а Капабланку он изучил вдоль и поперек.
К историческому поединку Алехин подготовился превосходно.
15 сентября 1927 года в Буэнос-Айресе состоялось торжественное открытие их матча, а на следующий день началась борьба. Первая партия, и сразу же победа претендента — первая за всю историю их многолетнего соперничества. Такой старт мог кого угодно обескуражить, но только не Капабланку. В шахматах всякое случается. И в самом деле, возмездие не заставило себя долго ждать: уже в третьей партии чемпион мира восстанавливает равновесие, а после седьмой выходит вперед — 2:1, ничьи в счет не шли.
Среди поклонников кубинского шахматиста ликование — все стало на свои места. В хорошем настроении и сам виновник торжества: очередные три партии снова прошли при его инициативе. Правда, в девятой он не сумел довести до конца свое преимущество. Алехин защищался великолепно, сам же он играл неточно.
Это был первый звоночек, свидетельствовавший — прав был Алехин, что и на «солнце есть пятна». Вскоре за ним последовал второй, еще более симптоматичный. Одиннадцатая партия протекала на редкость напряженно, и хотя оба соперника действовали не лучшим образом, последним все же ошибся Капабланка. «Я так выигрывать не умею!» — вырвалось у потрясенного чемпиона. В заключительном положении Алехин объявил мат при четырех ферзях на доске.
По Буэнос-Айресу распространился анекдот, будто один немой, ярый капабланкист, узнав о проигрыше своего кумира, воскликнул: «Не может быть!» — и тотчас же снова лишился дара речи.
Обескураженный поражением чемпион мира проигрывает и следующую партию, и лидером становится Алехин.
Матчевая тактика — особая. Это не турнир, когда что ни день новый противник. Один сильнее, другой послабее. Иногда можно позволить себе расслабиться.
В матчах перед тобой все время один и тот же человек, которого как будто знаешь, изучил, который изучил тебя тоже. Да, соперники поставлены в равные условия, но кто их лучше использует, получает дополнительный шанс.
В матчевой борьбе неизмеримо большее значение приобретает психологический фактор. Роковой проигрыш одной какой-то партии, независимо ни от чего, может оказаться решающим. В поединке Капабланка — Алехин поворотной явилась 11-я партия. Чемпион мира впервые почувствовал, что трон под ним зашатался. Все попытки переломить дальнейший ход сражения успеха не имели. Остальное читатели уже знают…
Алехин счастлив. Он стал четвертым в истории шахмат чемпионом мира. Не все у него в матче получалось? Возможно. Но слишком велико было напряжение. Как и в любом поединке такого ранга, спортивная сторона довлела над творческой. Чтобы перехитрить противника, ему пришлось наступать на горло собственной песне, действовать в не свойственном для него ключе, обуздать фантазию. И только для того, чтобы заставить соперника нервничать, а значит, и ошибаться.
Правда, он тоже допускал непростительные промахи. После матча Капабланка станет утверждать, что он значительно больше ошибался, чем Алехин. Новый чемпион мира с этим не согласится. В конце концов не столь уж важно, кто больше допускал неточностей, важен результат. «Выигрыш матча Алехиным, — писал Эмануил Ласкер, — является победой непреклонного борца над умом, избегающим всего неясного. Капабланка стремился путем научных методов к точности. Алехин же в большей мере художник, в нем больше исканий, а в принципе такое творчество выше, особенно если оно проявляется в борьбе…»
…По случаю победы Алехина Русский клуб в Париже устроил торжественный прием. Новый чемпион, как и полагается, явился в соответствующем костюме. Лишь немного бледное, осунувшееся лицо свидетельствовало, что два с половиной месяца ожесточенной борьбы даром не проходят.
Его бывшие соотечественники, когда он после отъезда из России появился в Париже, особого интереса к нему тогда не проявляли. Велика важность — шахматист, пусть даже гроссмейстер. Настораживало, что Алехин — попробуй влезть в душу — служил в самом Коминтерне. Со своей стороны, Алехин тоже не очень хотел ввязываться в политические игры. В Европу он приехал, чтобы играть в шахматы, завоевать корону.
А вот Алехин — чемпион мира — дело совсем другое. Вот чье слово имеет вес, он — гордость русской нации.
На торжественном приеме в его адрес было сказано много восторженных слов. Его сравнивали с Шаляпиным, Куприным, называли буревестником русской культуры, вынужденным покинуть многострадальную родину, находящуюся под гнетом большевиков.
Алехину с гипертрофированным самолюбием льстило повышенное внимание к его персоне. И тут же в Русском клубе он произносит речь, понравившуюся антисоветски настроенной части присутствующих (таких было большинство), но вызвавшую совершенно иную реакцию в Москве, у руководителя всесоюзной шахматной федерации, верного ленинца, наркомюста Крыленко, который, кстати, через несколько лет сам был объявлен врагом народа и расстрелян. «После речи в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено, — писал нарком. — Он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать. Тот, кто сейчас с ним хоть в малой степени, тот против нас…»
Знакомая нетерпимость. А ведь в алехинской речи ничего такого особенного не было, что могло бы вызвать подобную реакцию. Он сказал, что на его бывшей родине творится фантасмагория. Разве не так?
Если даже согласиться с тем, что ему не нужно было это говорить, разве он мало сделал для России, прославив на весь мир ее шахматную школу? Кто бы и что бы о нем ни писали, всегда рядом с его именем стоит слово «русский».
Еще больше, чем статья Крыленко, ранило заявление старшего брата Алексея: «Я осуждаю всякое антисоветское выступление, от кого бы оно ни исходило, будь то, как в данном случае, брат мой или кто-либо другой. С Александром Алехиным у меня покончено навсегда».
