это заменялось на землю «украинскую». «Что бы сказали французы, — вопрошал Ульянов по поводу этой подмены, — если бы в «Песне о Роланде» все слова «Франция» были заменены на Гасконь?» [20].
Впрочем, как полагал Ульянов, авторство украинской историографической схемы не следует относить к М.С. Грушевскому. И он, и все прочие сторонники сепаратистского движения использовали как своеобразное «евангелие украинского сепаратизма» летописное произведение «История Руссов». Все факты и их интерпретация брались по преимуществу именно оттуда. Специальный анализ «Истории Руссов» привел Ульянова к заключению, что это не просто сборник легенд, что признавали многие, включая Н.И. Костомарова, активно использовавшего его и лишь в конце жизни пришедшего к выводу о его недостоверности, а умышленная фальсификация исторического материала [21].
По сути, история Украины в самостийной редакции — это прежде всего апологетика казачества. Однако во взгляде на природу казачества единого мнения не существует. Большой популярностью среди сторонников украинского сепаратизма пользовалась так называемая «рыцарская» теория. Ее иллюстрацию представляли труды известного сторонника незалежности Д.И. Дорошенко. Согласно концепции Дорошенко, казачество — это воинское сословие, нечто подобное рыцарским орденам, распространенным в Европе, ставившее целью вооруженную защиту православного мира от посягательства иноверцев. В ответ на эту интерпретацию Ульянов указывал, что реально, помимо православных, среди казаков находилась огромная армия поляков, татар, турок, армян, черкесов, мадьяр. Все они с равным успехом совершали набеги и на иноверцев, и против православного христианского населения. Они даже в большей степени сотрудничали с татарами, чем с московским царем, а в конце концов и при обоих Хмельницких, и при Петре Дорошенко признавали себя подданными турецкого султана — врага христианского мира [22].
Другое объяснение природы казачества предлагала «демократическая» версия, приобретшая особую популярность благодаря усилиям Н.И. Костомарова. Согласно ей, казаки — это бывшие крестьяне, бежавшие от панской неволи, а потому выражавшие чаяния плебейских масс. Они перенесли в Сечь истинно демократические порядки, способные послужить примером и соседним государствам, в частности Московии, где в противоположность тому извечно преобладало деспотическое, самодержавное начало. Ульянов относился скептически и к этой версии, полагая, что демократическим устройство Сечи можно считать лишь в той мере, в какой являются демократией разбойничьи шайки [23].
Сам же он предлагал решение проблемы генезиса казачества через призму этнического фактора. Печенеги, половцы, татары, черные клобуки и др. — все они, сообразно с ней, никуда не исчезли исторически. Казачество, дополненное отчасти и славянским элементом, генетически восходило, по оценке Ульянова, к ним. И внешняя атрибутика, и используемая терминология, татарская по своим истокам («казак», «чабан», «атаман», «кошевой», «куренной» и т. п.), говорят о том же. Объединенные под маркером «украинцы» в действительности эти «дикой степи» не имели, по мнению Ульянова, ничего общего с малоросским населением. Более того, они представляли две чуждые друг другу общности. «Фигура запорожца, — писал Ульянов, — не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один — оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой — гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южно-русской культурой, а стихией враждебной, пребывающей столетиями в состоянии войны с нею» [24].
Вытесненное за пределы европейских средневековых культур казачество имело давнишнюю мечту, предопределившую всю его последующую деятельность: приобрести все права европейского благородного сословия и получить, подобно тому, в кормление, помещичье обладание землю. Попытка осуществления этого в Молдавии в XVI веке под руководством Ивана Выговского окончилась безрезультатно. Но волею исторических судеб им удалось приобрести гораздо более обширную Малороссию, по отношению к которой, в понимании Ульянова, они выступали не как защитники, а как раз как поработители. Все предприятие, затеянное Богданом Хмельницким, а прежде иными казацкими предводителями, не содержало в себе, как это традиционно представлялось, ни национально-освободительной, ни антифеодальной направленности. Вопрос об упразднении крепостного права в выступлениях казаков ни разу не поднимался. Наоборот, выдвигались требования расширения казацких привилегий.
Эти требования были мотивированы появлением категории «реестровых казаков». Ульянов так реконструировал суть казацких претензий: если польский шляхтич владеет землями за воинскую службу, почему тогда и казаку — такому же воину — тоже не быть помещиком? Однако кастовая сословная гордость шляхетства Речи Посполитой не допускала мысли о возможности включения в свой узкий круг «бывшего печенега». Для снятия этого противоречия рождается теория «сарматизма».
В то же время крестьянство, оказавшееся в союзе с казаками, стихийно тяготело к Москве. Гетманство, включая самого Богдана Хмельницкого, было против (там преобладали по преимуществу полонофильские и даже проту-рецкие умонастроения), но, чтобы не лишиться приобретенной власти над малоросским народом, все-таки пошло вслед за ним в московское подданство. Богдана Хмельницкого, полагал Ульянов, отечественная российская наука приняла не совсем за того, кем он являлся в действительности, усматривая в нем принципиального поборника воссоединения с Россией. Он ссылался на авторитет В. О. Ключевского, указывавшего на ошибочность такого взгляда, и полагал, что фигура Богдана Хмельницкого находится в общей линии украинского сепаратистского генезиса [25].
Что касается Переяславских событий 1654 года, традиционно именуемых Переяславским договором, то здесь вариации трактовок, предлагаемых историографией, существенно различались: «персональная уния» у В.И. Сергеевича, «реальная уния» у Н. Дьяконова, «вассалитет» у М.С. Грушевского, а также у В. А. Мякотина или вообще только «военный союз» у В. К. Липинского и Р.М. Лащенко. Но на основании исследования сохранившихся материалов Ульянов саму постановку вопроса о «договоре» или «унии» категорически отвергал. Это, по его мнению, было не заключение трактата между двумя сторонами, а безоговорочная присяга малоросского народа и казачества московскому царю [26].
Другое дело, что, вопреки сепаратистским легендам о злоупотреблениях на малоросском крае российских властей, чиновничество России вплоть до создания Малоросской коллегии в 1722 году фактически самоустранилось от управления Малороссией, предоставив ее в ведение местной администрации. Легенды же о московских злоупотреблениях, не имеющие ни одного документального подтверждения, были сочинены в гетманских кругах для оправдания многочисленных измен последних.
В результате казацкой узурпации власти гетманские полномочия, субординация были перенесены из Запорожья в Малороссию. Казачья старшина, по сути, заменила собой польских панов, а сам гетман обладал властью большей, чем было прежде у польского короля. Традиционно приписываемое Екатерине II введение крепостного права на Украине и ликвидация местной свободы были, по оценке Ульянова, из серии тех же казачьих легенд. В действительности крепостное право вводилось явочным порядком задолго до екатерининского вступления на престол и реально существовало не одно десятилетие [27].
Старая казацкая мечта оказалась реализованной. Если к
