моменту присяги московскому царю на всей Украине фактически не было дворянства, то к XVIII веку оно уже представляло собой значимый социальный институт и сливалось с российским благородным сословием. Причем окончательно такое слияние произошло только после указов Петра III и Екатерины II. С освобождением от несения обязательной военной службы основания для обособления у новоиспеченной малоросской шляхты исчезли. «Оказалось, что Скоропадские, например, происходят от некоего «референдария над тогобочной Украиной», Раславцы — от польских магнатов Ходкевичей, Карно-вичи — от венгерских дворян, Кочубеи — от татарского мурзы, Афендики — от молдавского бурколаба, Капнисты — от мифического венецианского графа Капниссы, жившего на острове Занте. Появились самые фантастические гербы. Весь Бердичев трудился над изготовлением бумаг и грамот для потомков сечевых молодцов» [28].
После этого большинство прекратило всякую фронду с самодержавием. Однако удовлетворенными оказались не все. Для некоторых возникли геральдические затруднения. Не все многочисленные казацкие звания, главным образом низшей военной иерархии, легко переводились на соответствующую российскую шкалу Табели о рангах. Именно с этой средой Ульянов связывал возрождение казацкой идеологии в XIX веке. Из этой среды вышла и «История Руссов», приписывавшая казацкому участию [27] [28] многие великие свершения мировой и российской истории. Идея проста: казачеству вовсе не нужно доказывать свою шляхетскую принадлежность, потому что оно само по тебе уже есть шляхетское сословие [29].
Как Галиция стала Украиной
Успех этого нового этапа сепаратистского движения, оставлявшего абсолютно равнодушным основную массу малоросского населения, был, по мнению Ульянова, обусловлен иностранной, в первую очередь польской, поддержкой. Польша, утратившая в результате ее разделов государственную самостоятельность, перенесла стратегию борьбы (а отсюда и надежды на возрождение великой Речи Посполитой) во внутренний стан своих противников. Истинным центром украинского сепаратистского движения стала со временем Галиция, входившая тоща в состав Австро-Венгерской империи. Если в Малороссии термин «Украина» выглядел чуждо, то в Галиции о нем не слышали вплоть до конца XIX века, и только в 1939 году его официально закрепили за ней в качестве так называемой Западной Украины. Галиция и Малороссия были менее близки между собой, по оценке Ульянова, чем даже Малороссия и Белоруссия, Малороссия и Россия. Они отличались этнически, культурно, в том числе в плане литературного языка, и религиозно. И лозунг воссоединения украинского народа, вернее присоединения его восточной части к западным своим братьям, для чего галицийское население и было превращено в украинцев, в политическом отношении означал изъятие огромного малороссийского пространства из российского ведомства [30].
Спецификой галицийского края, несмотря на то, что входил он в Австро-Венгерское государство, было господство в нем именно поляков, которые и стали претворять в жизнь украинский проект при содействии австрийской власти, рассчитывающей получить в этом политические и территориальные дивиденды. Непосредственная полонизация не сулила успеха, зато украинизация означала, что, сделавшись украинским, край уже не будет русским, а значит, в перспективе, возможно, окажется польским. Ульянов указывал на Франциска Духинского, непосредственно сформулировавшего эту идеологию. Украинские сепаратисты получили ее от поляков уже в готовом виде. Согласно теории Духинского, поляки и украинцы — наиболее родственные и похожие народы; арийская Польша и Русь (Украина) всегда отличались духом свободы и индивидуальности, в то время как «туранская Московщина», пытавшаяся укрыть от цивилизованного мира свое хамское происхождение и принявшая имя «русские», отмечена знаком неволи. Представители этого племени, в русофобской польско-украинской версии, природные рабы, они являют собой самую отсталую, звероподобную группу, их люди ленивы, трусливы, грязны — в силу уже своих расовых особенностей. Ульянов обращал внимание на довольно странную картину, наблюдавшуюся в Галиции: люди боролись за свое национальное освобождение, но отнюдь не с государством, их непосредственно угнетавшим (вначале с Австро-Венгрией, а затем, после мировой войны, и с Польшей), а с чужой страной — Россией, каким-то образом будто бы лишившей их былой свободы [31].
Но внутри Российской империи это движение, согласно оценке Ульянова, будучи чуждо народным массам, никогда бы не имело шансов на успех, если бы не оказалось связано с русской революцией. Поляки, с одной стороны, а русские революционеры — с другой, и выпестовали движение украинского сепаратизма. Революционерам оно представлялось крайне полезным в борьбе с государственной властью: фактически первым придал ему романтический вид, облачая казацкую анархию в тогу римского республиканства, К.Ф. Рылеев. Т.Г. Шевченко, указывал Ульянов, шел по стопам Рылеева. Декабристы особо много сделали для формирования украинского сепаратизма в России, хотя эта составляющая их деятельности крайне слабо проработана в истории декабризма. Далее петрашевцы А. И. Герцен, Н.И. Огарев, М.А. Бакунин также проявляли «украинофильские» симпатии, разумея под которыми любовь отнюдь не к малороссийскому народу, а именно к казацкой вольнице и фронде, сделавшейся неотъемлемым атрибутом русского освободительного движения [32].
Наконец, победившая революция реализовала все казавшиеся несбыточными мечты украинского самостийниче-ства. Объяснение этому Ульянов находил в едином внешнем источнике поддержки революции и сепаратного движения в Малороссии. Как большевики, так и самостийники, полагал он, поддерживались из Берлина, выступали как бы в единой упряжке [33]. «Можно ли было с приходом к власти забыть таких союзников? — задавался риторическим вопросом Ульянов. — Все самые смелые желания сбылись, как в сказке: национально-государственная территория, национальное правительство, национальные школы, университеты, академии, своя печать, а тот литературный язык, против которого было столько возражений на Украине, сделан не только книжным и школьным, но государственным. Вторая мировая война завершила здание соборной Украины. Галиция, Буковина, Карпатская Русь, неприсоединенные дотоле, оказались включенными в ее состав. При Хрущеве ей отдан Крым… все сделано путем сплошного насилия и интриг. Жителей огромных территорий даже не спрашивали об их желании или нежелании пребывать в соборной Украине… Русская и мировая демократия, поднимающая шум в случае малейшего ущемления какого-нибудь людоедского племени в Африке, обошла полным молчанием факт насильственной украинизации…» [34]
Сам Ульянов не застал того времени, когда «незалежное» украинское государство стало реально существовать, вошло в конфликт с Россией и приступило к подавлению русской идентичности. Но такая логика событий им была предсказана задолго прежде. Амбиции украинского сепаратизма между тем не исчерпаны созданием незалежного государства. Нет ни одной соседней страны, к которой украинскими националистами не предъявлялось бы территориальных притязаний: в Словакии — это Прешовский район, в Польше — принадлежащая той часть польской Галиции и Холмщина, в Белоруссии — Брестщина, а часто и все белорусское Полесье. Но понятно, что наибольшие претензии обращены к России. «Своими», то есть подлежащими изъятию, наиболее радикальные националисты рассматривают Курскую, Белгородскую,
