Повисла тяжелая пауза. Ельцин понял, что мне не хочется выступать в роли доносителя, и только махнул рукой:
— Ладно, продолжаем интервью!
Я догадался, в чем дело. В окружении Ельцина за будущее «место под солнцем» боролись несколько группировок, и одной из них, судя по всему, было крайне невыгодно, чтобы президент занял публичную позицию по некоторым принципиальным вопросам. В частности, о возможности пригласить в свою команду некоторых конкурентов, которые дальше первого тура не пройдут. Как вскоре было сделано в отношении генерала Лебедя.
Вспоминаю и другой эпизод, рассказанный Григорием Явлинским на съемках нашего с режиссером Сергеем Урсуляком документального фильма «Президент всея Руси». В том же самом 1996 году, накануне первого тура выборов, Ельцин пригласил Явлинского к себе в Кремль и предложил ему высокий пост в правительстве, если тот снимет свою кандидатуру и призовет своих избирателей проголосовать за Бориса Николаевича. Он уговаривал Явлинского и так, и сяк, хмурил брови и стращал. Явлинский упрямо говорил «нет» Он политик, он лидер партии, он не может не выдвигаться в президенты, избиратели его не поймут. Ельцин устало махнул рукой — ну ладно, ступайте.
Явлинский пошел к дверям через огромный ельцинский кабинет. У самого выхода его остановил окрик:
— Вернитесь! Подойдите сюда!
Явлинский вновь приблизился к президенту.
— Значит, не снимете свою кандидатуру? Твердо решили? Хорошо подумали?
— Хорошо подумал, Борис Николаевич. Не сниму.
Тут Ельцин неожиданно улыбнулся хитрой улыбкой:
— Ну и правильно! Я бы тоже на вашем месте ни за что не снял.
И снова — в этом весь Ельцин. Уступи тогда Явлинский — он бы в глазах Ельцина как политик перестал бы существовать. Стойких и достойных противников он уважал, а поверженных ногами не добивал и мстительно не преследовал. Он не стал мешать возвращению в политику опального Лебедя, который стал губернатором Красноярского края. Он не вставлял палок в колеса опальному Руцкому, позволил ему выдвинуться в губернаторы Курской области и победить. А от Анатолия Чубайса я знаю такую историю. Никто из помощников Ельцина не решался доложить президенту, что опальный Хасбулатов униженно просит прикрепить его к президентской поликлинике. Но когда Ельцин узнал об этом, ко всеобщему изумлению, ни секунды не колеблясь, он наложил положительную резолюцию на челобитную вчерашнего злейшего врага.
Я не идеализирую Ельцина и не пытаюсь говорить о нем по принципу: об ушедших из жизни — или хорошо, или ничего. Это правило не применимо к масштабным историческим фигурам. Более того, считаю, что Ельцин, который был Политиком с большой буквы, заслужил того, чтобы о нем говорили без сюсюканья и притворного умиления. В том числе о его слабостях, заблуждениях, ошибках. О том, какой он был на самом деле. Мне приходилось слышать от многих людей, подолгу работавших с Ельциным и глубоко уважавших его, что он был человеком демократичным, прислушивался к другим мнениям, не гнушался учиться у своих подчиненных. Но при всем том Борис Николаевич был человеком сложным, порой капризным, нередко суровым, зачастую очень закрытым. Многие, не сговариваясь, вспоминают: было в нем что-то «медвежье». А ведь одна из отличительных черт повадки медведя — невозможно предсказать, как он поведет себя в следующую минуту: не сгребет ли в охапку, так что мокрое место останется.
Каково с таким «царем-медведем» дружить? И раз уж у Касьянова это получилось, то это делает седьмому премьеру честь. Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
Когда ваши отношения с Борисом Николаевичем стали неофициальными?
В первый раз Ельцины пригласили нас с Ириной к себе в гости в Горки-9 через несколько месяцев после отставки первого президента. Борис Николаевич подлечился, сбросил вес, у него было прекрасное настроение. Потом мы стали общаться достаточно часто. Борис Николаевич все время говорил: «Давайте без формальностей, по-дружески».
А когда вы, в свою очередь, ушли в отставку, отношения не прервались?
Нет, поначалу все оставалось по-прежнему. Мы, как и прежде, несколько раз ездили с супругами на охоту. Обычно на два дня.
Но потом наши встречи прекратились. Это произошло накануне 75-летия Ельцина, которое отмечалось 1 февраля 2006 года. В начале декабря Борис Николаевич с Наиной Иосифовной были у меня на дне рождения, и мы обсуждали, как он будет праздновать свой юбилей: где лучше всего собрать друзей, какой будет программа вечера, какие приготовить гостям сюрпризы, и так далее.
Но перед самым Новым годом он позвонил и сказал: «Михаил Михайлович, вы собирались перенести свой отпуск, чтобы быть на моем дне рождения. Не надо менять планы. Отдыхайте. Путин решил все устроить в Кремле. Вы же умный человек, вы все понимаете…»
Ельцин очень тяжело переживал, что его заставили праздновать юбилей в Кремле, а не так, как он хотел: свободно, неформально. Организаторы сами решали, кого можно позвать, а кого — нельзя.
По-моему, он тогда окончательно понял, что он живет как пленник в золотой клетке. Осознание этого факта для него, безусловно, было трагедией.
Вам так и не удалось поздравить Борис Николаевича с днем рождения?
Я позвонил ему из отпуска. Он был злой. После моих слов поздравления пожаловался: «Они все телефоны слушают. Тяжело видеть, как это все вокруг происходит…»
Ведь поначалу он, когда ушел в отставку, буквально преобразился. Очень активно всем интересовался, министров к себе на дачу приглашал, расспрашивал, как идут дела, что нового.
Но однажды на совещании членов Совета безопасности Путин обратился ко мне: «Передайте членам правительства, чтобы без особой нужды не беспокоили Бориса Николаевича визитами. А то врачи сердятся, говорят, после этих встреч он волнуется, а ему нужен покой, все-таки больное сердце» По форме это была вежливая просьба, но, по сути, — приказ: больше никому к Ельцину не ездить. После этой «просьбы» к нему, кроме меня и Волошина, фактически никто уже не ездил.
Последний раз мы виделись осенью 2006 года, когда Ельцин сломал шейку бедра и лежал в больнице на Мичуринском проспекте. К нему никого не пускали, но он настоял на нашей встрече. Я постоянно прокручиваю ее в памяти. Борис Николаевич тогда настоятельно советовал, чтобы я все время менял телефоны, чтобы избежать подслушивания: «Купите их побольше, самых простых, чтоб не жалко было. Берете один, поговорили и тут же выбрасывайте, берете другой, говорите и — туда же, следующий — и снова выбрасывайте!» Разгорячился, лежа жестикулировал, изображая, как надо эти самые засвеченные телефоны прямо из окна машины выкидывать.
А в апреле он умер. На официальную церемонию похорон нас, естественно, не позвали. Впрочем, мы заранее знали, что так будет. Поэтому поехали в храм Христа Спасителя ранним утром. В тот час народу было еще мало, и мы смогли спокойно, по-человечески выразить Наине Иосифовне, Татьяне, всем родным наши соболезнования, поклониться Борису Николаевичу.
Как Ельцин отнесся к тому, что вы занялись оппозиционной деятельностью?
Когда в 2005 году я поделился с Борисом Николаевичем, что собираюсь уйти в оппозицию, он сказал, что я поступаю правильно, дал много советов. Ведь он хорошо знал, что такое — быть в оппозиции, в опале. При этом Ельцин признался: «Я сейчас не смогу вас публично поддержать. Но через год деду будет 75 лет, и мне будет позволительно откровенно сказать все, что я думаю. Тогда я это сделаю». Ведь он понимал, что все возложенное им на алтарь построения демократического общества, разрушается тем человеком, чей приход во власть он сам обеспечил. Обмануться в человеке для него было очень тяжело.
Мы с Ельциным не раз обсуждали трагедию в Беслане. Его так же, как и меня, возмущали те циничные шаги, которые после этого предпринял Путин. Отмена выборов губернаторов вызвала у него резкое негодование. Он был категорически против всего этого зажима.
Действительно, были разговоры, будто Ельцин разочарован в своем преемнике. Но сам он публично не критиковал Путина. Лишь однажды Борис Николаевич открыто выразил недовольство — по поводу решения Путина восстановить сталинский гимн. Еще один раз, осенью 2004 года, Ельцин дал понять, что считает отмену прямых всенародных выборов губернаторов противоречащей Конституции. Однако сделал это в весьма осторожных выражениях.
Чтобы понять эту осторожность, надо знать Ельцина. Он ведь был человеком слова. Он пообещал, что не будет вмешиваться в дела нового президента. К тому же, я думаю, Борис Николаевич хранил молчание, чтобы не создавать проблем своим родным и близким. Он все понимал и беспокоился за их будущее.
Но в любом случае, надо признать: первый президент России сам согласился на «несвободу». Он заплатил за это очень серьезным внутренним дискомфортом. С каждым месяцем это чувствовалось все сильнее.
