— Я не скорблю никогда — ни публично, ни приватно — над участью Марчинского. Я — верно — привел этого автора в качестве не коего философического замечания или предупреждения — как пример изменчивости барской любви и грубейшей верификации, которой он порой подвергает писаное слово. Кто сегодня помнит о Марчинском? О его герое Рафале Кролике? Было ли то, что я затронул эту тему, продиктовано моими собственными опасениями? Отнюдь. Не опасениями, скорее философским, спокойным и трезвым подходом к вопросу оценки творчества, как вы это назвали, историко-литературной позицией и тем, от чего эта позиция зависит и что на нее влияет. В скобках сказать, абстрагируясь от школьных учебников, я желал бы себе и счел добрым результатом, если б что-то из моих книг так срослось с языком и культурой, как определение «Девушка в окошке». Что? Мое творчество наивно? Факт. Слабенькое и претенциозное? Правда. Но все равно chapeau bas, mademoiselle[149] Лущевская.
— Когда мы так вот болтаем о роли потребителя в жизни писателя., то трудно не заметить, что своим читателям вы милостиво прощаете глупость, наивность и некомпетентность. А вот журналистам — нет. Почему? Потому что размеры гонорара писателя зависят от читателей? Но ведь от журналистов тоже — именно они «раскручивают» продажу... А может быть, вы хотите сказать, что газетчик: не имеет права быть дилетантом?
— Богом и истиной, я никогда не встречал со стороны читателей такой чудовищной глупости, дилетантства, некомпетентности и наглости, какой меня регулярно потчевали журналисты и журналистки. Ни один читатель не спросил, к примеру: «Вы пишете фэнтези? Ах, точно так же, как Лем? Ах так, значит, вы, как и он, верите в НЛО?» Или не осчастливил признанием: «Я ничего из вашего не читал, но мне поручили сделать интервью, вот я и спрашиваю: откуда вы берете идеи?»
Читатель — хозяин. Он покупает книги и платит за них. Когда перестанет покупать и платить, от писателя останется столько же, сколько от одуванчика, если на него посильнее подуть. А именно — бесстыдная и жалостно голая ножка. Ведь вы, общаясь с различными писателями, думаю, не станете утверждать, что никогда не видели таких ножек? А?
— Ну конечно, видел. Все разновидности высокомерия и мегаломании! И все невыносимо. Но сейчас мы беседуем о вашей неприязни к газетчикам и критикам. Я это понимаю, что коли вы рассматриваете свои книги частично как товар, то не можете совсем уж плевать на этих газетчиков. Чем еще, кроме некомпетентности, они вам так досадили? А может, это не более чем рекламный трюк:?
— Рекламный трюк, ха! Хорошо же вы обо мне думаете. Рассматривая вопрос в общем смысле, у меня к журналистам только одна претензия, причем не надуманная, а подкрепленная печальным, но конкретным опытом: в большинстве случаев это невежи, которые ничего не знают и ничего не умеют, однако полагают, будто они умнее всех и могут выполнять роль оракулов. Они считают — одному Богу известно почему, — что когда говорят: «Я из «Газеты выборчей», «Я с радио» или «Я с телевидения», то над их головами возникает нимб, как над святым Варфоломеем или святым Себастьяном. И именно поэтому я обязан пасть перед ними на колени! А потом начинают интервью заявлением: «Я еще не читал ни одной вашей книги, но…» Тогда я обычно говорю: «Так пойдите домой, прочитайте и возвращайтесь. Тогда и пообщаемся». Реакцию, разумеется, легко предугадать, выводы легко предвидеть: шут, наглец, журналистоненавистник. А между тем дело здесь в том, что, будучи профессионалом, я не терплю людей непрофессиональных, в особенности невежд и тупиц, пыжащихся казаться венцами творения. А если к невежеству добавить еще типичную для них настырность, столь же типичную надменность, наглость и буффонаду, то становится действительно страшно. Я до этого не довожу. У меня наглец сразу же узнает на собственной шкуре, какой вкус у наглости. А уж телевизионщики в этом отношении побивают все рекорды!
— В таком случае киношников вы прямо-таки должны расстреливать, потому что экранизация «Ведьмака» — сплошное недоразумение.
— Не надо связывать, уважаемый пан, не надо. Я о журналистах и контактах с ними, вы — о фильме. Но коли уж вы начали… Действительно, вначале нам с киношниками трудно было понять друг друга, но совместными усилиями мы все же к этому пришли. Взаимопонимание имело место лет пятнадцать назад. Гораздо позже, когда фильм вырисовывался, я уже не «взаимопонимал», киношники «взаимопонимались» сами с собой. Автор сценария и режиссер впустую пытались уразуметь написанные мною книги. Эффект — нулевой. Ничего не вышло. А ведь находятся такие — подумать только! — кто утверждает, будто то, что я пишу, — легкая литература.
— Вы продали права на весь Ведьмачий цикл или только на его часть?
— Только на две книги: «Меч Предназначения» и «Последнее желание». Только на них.
— Я заметил, что после показа «Ведьмака» вы не стали высказывать своего мнения. Режиссер же был очень собою доволен. «Я хотел, — сказал он в одном из интервью, — чтобы в фильме было как можно больше Сапковского», А вот что получилось «в натуре» — видит каждый. Только не Марек Бродский. Его явно подвело художественное чутье. Почему?
— No comments.[150] Я помолчу. Разве что только пара слов: я считаю, что, прежде чем начать съемки — а главное, еще до того, как сесть за сценарий, — очень полезно прочитать взятую в работу книгу автора. Это, как показывают действия Голливуда, не является необходимым условием, однако оно наверняка не повредит.
— Какие же условия вы поставите очередному режиссеру, который явится к вам и скажет, например: «Я хочу экранизировать «Башню Шутов», гарантирую крупные сборы. Мой фильм наконец покажет истинное лицо вашей прозы…»
— Если то, на что вы, кажется, намекаете, произойдет, и слово станет плотью, то есть явится очередной охотник-киношник, я буду его горячо уговаривать, прежде чем приступить к съемкам, обязательно прочесть книгу, по которой он намерен делать фильм. И попытаться ее понять.
— По вашему тону ясно чувствуется, что вы не верите в удачную экранизацию своей прозы. Почему? Потому что в Польше это не пройдет?
— Не пройдет. В Польше невозможно снимать ни НФ, ни фэнтези, мы просто не умеем этого делать. Нет средств, нет традиции, нет навыков. Наши киношники должны придерживаться близких им тем, милых, радующих глаз и ухо, соответствующих ментальности: мусор, мусорщики, свалки отходов, грязь, сифилис, бетонные дома-коробки, девки, альфонсы, бандиты, киллеры, полиция. Ну — и юмор. Шутка. Наши родные и такие близкие. «Поджарь себе сиськи!» — и зал помирает от хохота. Впрочем, с фильмами фэнтези в мире тоже было не все ладно. Если НФ дождалась своей «Космической Одиссеи», своего «Бегущего по лезвию» — фильмов, которых ей нечего стыдиться, то у фэнтези таких фильмов очень мало. «Конан-варвар», «Уиллоу», «Экскалибур»… Долго, очень долго пришлось этому жанру ожидать Джексона и «Властелина Колец». Но когда уж дождался, то хо-хо! На колени, мейнстрим, на колени!!!
— «Конан-варвар» Джана Милиуса я видел. Не думаю, чтобы кто-нибудь заставил меня смотреть его второй раз. К сожалению, не знаю «Экскалибура», «Уиллоу» и «Заколдованную в сокола»», которую вы так часто называете классикой жанра. Неужто так сильно разошлись наши вкусы? Вы считаете эти фильмы художественно ценными или только репрезентативными для жанра?
— Репрезентативными. Судил я в зависимости от того, насколько данный образ воспроизводил дух фэнтези, а делал это sine ira et studio: не было ни «восхищения», ни «одобрения». Впрочем, в том же фельетоне, написанном, кажется в 1993 году, я заметил, что фэнтези все еще ждет своего «Бегущего по лезвию бритвы». И мои надежды сбылись.
А что касается Конана в режиссуре Милиуса, то договоримся: «художественная ценность» — понятие относительное, а de gustibus non est disputandum[151]. Я этот фильм смотрю с приятностью. Всякий раз. А сколько себя помню, у меня нет никаких претензий к собственному вкусу, и стыдиться его мне не приходилось ни разу.
— Чем вы объясняете свой успех на рынке польской фэнтези? После публикации «Рукописи…» вы уже превратились прямо-таки в теоретика жанра. Так что трудно не спросить о форме и параметрах той ниши, которую вы так успешно освоили. По мнению журнала «Res Publika», это следует из удачного распознавания направления «притягательности» в сфере популярной литературы, то есть, во-первых, потребности в приличной развлекательной литературе, опирающейся на серьезные культурные коды, подмененные славянскими мифологическими реквизитами, а во-вторых, удачным вписанием в общемировую моду на постмодернистский пастиш[152] и игру с многими шаблонами (даваемыми так плотно, чтобы в затылке у читателя постоянно звучало какое-то эхо, как в двадцать пятом кадре). Как это соотносится с вашими убеждениями?
