Чубайс. А в лагерях сидели иностранцы, что ль, я не пойму?
Кончаловский. Нет, и там сидели, и там и там… Но смысл…
Чубайс. И Красная Армия: треть была иностранцев.
Ясин. Ну, подождите минуточку, Вы же не один, ну?
Ведущий. Дайте договорить, Игорь.
Кончаловский. Надо самим про себя говорить искренне.
Ведущий. Переменится это когда-нибудь?
Ясин. Если мы говорим о необходимости какой-то нравственной проповеди, то обязательно нужно говорить о том, что у нас не так. Я, Андрей Сергеевич, очень ценю в Ваших фильмах то, что в них этот момент звучит. Мне кажется, что для людей сегодня это гораздо важнее, чем объяснять, какие они хорошие. Именно потому что, если они хорошие, они должны сказать, виноваты ли в том, что сейчас плохо живут. А теперь второе замечание. Вы объясняете, что демократия вообще никому не нужна, что она не соответствует духу русского народа и т. д. Это ложь. (Чубайс. Я не это говорил.) Это ложь, понимаете? Вот не так это. Сегодняшний характер национальный в значительной степени обусловлен тем, что много веков государство подавляло личность. Насчет того, что там было раньше, я не знаю. Но то, что это началось с Московского царства и с московского великого княжества, это точно.
Кстати, значит, интересный момент в отношении того, что мы позаимствовали византийскую культуру и поэтому оказались на периферии. Интересно то, что мы позаимствовали у них религию, но мы не позаимствовали византийского понимания законности. А одно без другого — это совершенно другая культура. Потому что, не забудьте, византийская законность стояла на плечах римского права. И вот этой привычки к закону у нас нет. Почему? Да потому, что закон всегда в руках власти, всегда в руках государства, оно рулит. Значит, и отношение у людей к этому суду и к этому закону такое: это не для нас. Это господа придумали для себя, а мы будем всегда виноваты. Но я глубоко убежден в том, что рыночная экономика, те нормы, которые вырабатываются в процессе ее развития, они, в конце концов, начинают диктовать определенные линии поведения. Когда Вы ссылаетесь на Америку, что там чистоган правит и т. д. и т. п., я Вам должен сказать, что разоблачение Энрона произошло не из России. А произошло из Америки. И как раз сила этой цивилизации, сила демократии заключается в том, что рано или поздно соответствующее событие получает адекватную оценку. Пускай народ там немножко помешался, с нами это тоже бывает; пускай поддерживает президента Буша в его нападении на Ирак, но потом все станет на свои места. Дальше. Вы говорили, сельская община, все друг друга знают. Да, эта цивилизация особая, она имела особую систему социального контроля: социальная ткань там была особенная. Сейчас вокруг нас обезличенный город. Поэтому нужны публичные институты, которые тоже обезличены. Что за институты? Это закон. Это право. А второе, ну так тогда нужно, извините меня, внушать уважение к праву. А если власть сама себе позволяет один раз посчитаться с законом, а другой раз его самого нарушить, то тогда, извините, какое уважение? Опять, извините, опять Шемякин суд, или Басманный — какая разница. Значит…
Ведущий. Евгений Григорьевич, я непременно вернусь к Вашей мысли. Андрей Сергеевич опаздывает на самолет, и мы должны будем его сейчас отпустить…
Кончаловский (как можно более искренно). К сожалению. Очень интересно разговаривать с вами…
Чубайс (ехидно). А что для Вас важнее, какой-то самолет или дискуссия?
Кончаловский (с подтекстом). Надеюсь, что мы еще встретимся.
Чубайс. Вы ух одите, а я со многим не согласен.
Кончаловский уходит под аплодисменты
Чубайс. Вообще у нас разное понимание, я уже сказал, ключевых терминов, поэтому и рецепты будут разные, и конструкции будут разные. Я глубоко убежден в том, что Россия страна, разорванная во времени. До октябрьского переворота это одно государство, а после совершенно другое. Вы, Евгений Григорьевич, говорите о том, что личность подавлялась полторы тысячи лет, ну так просто представьте, какая же должна быть личность, если ее полторы тысячи лет подавляли и не подавили. Во-первых, она сформировалась не так рано, она довольно поздно сформировалась. Личность появилась в определенную ситуацию, в определенном контексте, и ограничения в России… то есть…
Ясин. Против чего Вы возражаете, я никак не пойму? (Ведущий. И я тоже не очень пойму.)
Чубайс. Против того, что в России вечно подавляли свободы, подавляли личность. Да личности не было нигде. Это довольно позднее понятие. Как можно полторы тысячи лет подавлять личность, если ее вообще не было, если она была не сформирована? А права и свободы в Росси были, свои, правда…
Ясин. Личность князя Курбского была или нет?
Чубайс. Ну, это… это один-единственный, это первый беженец, диссидент, да… (Ясин. Что-то Вы так плохо думаете о русском народе!) …в России, другое… других не было, других не было. Вы начинаете критиковать все. А можно ли критиковать мать и отца? Нельзя нашу историю ругать. Потому что… можно, конечно, ругать, но нельзя ее вообще разносить в клочья и говорить, что все было неправильно. Хотя бы потому, что за тысячу лет было создано самое большое в мире государство. И когда расширение прекратилось, то за четверть века, с 1890 до 1916-го года, от количественного роста перешли к качественному, и были самые высокие в мире темпы экономического роста.
Ясин. Я просто сейчас лопну от гордости.
Чубайс. Ну, это неплохо, это неплохо.
Ясин. Я думаю, что Вы будете рады. Но я хочу вернуться к мысли о том, возможны ли изменения в российской культурной традиции. Во-первых, в нашей культуре был в свое время произведен колоссальный переворот, он был осуществлен православной церковью. Я просто одну деталь приведу из исследований Касьяновой: именно смирение, скромность была предложена религиозной моралью как средство перевоспитания дикого народа. Православная религия выработала, в каком-то смысле, русскую цивилизацию, национальную идентичность, и многие другие вещи, которые мы ценим. Сейчас ситуация, ну, в общем изменилась, Вы правы, по крайней мере, в том отношении, что эпоха коммунизма много чего переломала. И достижения, которые были в последнее время развития Российской империи перед революцией, они были утрачены.
Все-таки, что же делать дальше, после создания рыночной экономики и помимо утверждения права как нормы? Какие появляются возможности в анонимной городской культуре? Это средства массовой информации. У нас роль государства в СМИ заключается в том, чтобы запрещать что-то говорить. Но я думаю, что и у государства, и у СМИ, в конце концов, есть важная роль моральной пробы. Воспитывать положительные, нравственные ценности. Среди них очень много ценностей, которые присущи традиционно русскому народу. Стремление к образованности, широта характера, желание заниматься творчеством, а не просто поденщиной. Так это и надо пропагандировать. Но есть и другие традиции, от которых можно было бы лучше и избавиться. Не буду говорить, какие.
Чубайс. Советские или русские? Непонятно опять.
Ясин. Да, в том числе и русские. Выпивать меньше надо, между прочим.
Чубайс. Так. Значит, привожу цифры очень коротко. (Ясин. Не надо, не надо. Не надо.) В среднем потребление спиртного было в России 4,7 литра… (Ясин. Да, но пьяных у нас гораздо больше.)… а сегодня 9 с лишним.
Разворот сцены. Изнутри народной гущи слово берет Александр Казинцев
Казинцев. Вы знаете, мне кажется, что… (Чубайс. Это не русская традиция.) … вот эта идея реформировать или не реформировать культуру, традиционные представления, она не плодотворна, потому что механистична. Она представляет духовные ценности, архетипы культуры как нечто, доступное ручному управлению.
Ведущий. Александр Иванович, я прошу прощения, что я Вас перебиваю, а если эти традиции приходят в противоречие с сегодняшней судьбой народа, как действовать?
Казинцев. Не может традиция прийти в противоречие с сегодняшней судьбой, потому что сегодняшняя судьба вырастает из традиции, если это не сломанная судьба. Сегодня уже говорится о том, что можно моделировать народы, можно создавать народы механически, вот сейчас боснийский народ создается из трех народов. Но эта идея, этот подход возник тогда, когда массы ушли с поля исторического. Сейчас массы возвращаются. Сейчас, смотрите, выборы в Латинской Америке, выборы в Иране, выборы в Палестине — можно оценивать как угодно, разные силы приходят — но в том, в другом, в третьем, в пятом и в десятом случае это возвращение масс. И вот когда они становятся снова субъектом, то тогда очень трудно моделировать их поведение, создавать народы, реформировать культуру. Мы тут рассуждали о том, как их воспитывать, а они слушают и смотрят, и что они скажут, в конечном счете, по поводу наших изысканий, покажет, я думаю, ближайшее время.
