усиливает разрыв между поколениями и стимулирует неопределенность в восприятии подростковой и молодежной жизни.
6. Интернет как социальное и информационное пространство является пространством повышенной неопределенности. Подростки как «цифровые аборигены» в целом ориентируются в Интернете лучше, чем взрослые, и тратят больше времени на общение онлайн, пользуются «подростковыми» сервисами и малоизвестными программами, умеют скрывать свои действия онлайн, пользуются интернет-сленгом. Подросток, уходящий в интернет-пространство, в восприятии взрослого оказывается в опасности и вне контроля.
* * *
Объектом моральной паники является рост преступности подростков и молодежи. Нарушение морального порядка в обществе выражается в двух аспектах.
1. С одной стороны, моральную озабоченность вызывает судьба несовершеннолетних, которые становятся жертвой «вербовщиков» из профессионального криминала: в результате они втягиваются в преступную деятельность и встают на путь тюремно-уголовной социализации. Считается, что таких детей очень много, в том числе это дети из «приличных» семей, изначально не склонные к криминальному поведению.
2. С другой стороны, рост криминализации в подростковой и молодежной среде грозит ослаблением безопасности общества; ожидается значительный рост преступности, которая выплеснется на улицы и затронет всех — и взрослых, и детей; при этом допускается рост влияния профессионального преступного сообщества на общественную жизнь, в том числе политическую.
Наибольшую тревожность в обществе вызывают вопросы безопасности, именно они обсуждаются в алармистских публикациях СМИ больше всего.
В целом нарушение морального порядка сводится к проникновению в законопослушную среду тюремно-уголовной идеологии; эта идеология насаждается представителями профессионального криминала, значительное влияние оказывается через Интернет.
Эмпирической основой тревожных настроений является подростково-молодежная преступность, информацию о ней можно черпать из сообщений СМИ и других источников. Подростковый криминал существовал раньше, он есть сейчас и наверняка в той или иной форме останется в будущем. Важно, что «моральные предприниматели» определяют происходящие события не просто как случаи традиционного подросткового криминала, но как качественно новое явление — деятельность некоего достаточно организованного движения, молодежных криминальных групп, объединенных на основе тюремно-уголовной идеологии и активно продвигающихся в социальном пространстве; последнее время (после 17 августа 2021 года) об этом говорят как о единой «хорошо структурированной и управляемой организации».
Толчком для обсуждения темы АУЕ стал всплеск преступности в Забайкальском крае, произошедший в 2013–2015 годах. О нем официально заявлялось 17 октября 2014 года представителем прокуратуры Забайкалья. При этом упоминалось об АУЕ, но не как о реально действующем «движении», а о сообществах в социальных сетях Интернета «принадлежностью „АУЕ“, где ему [ребенку] все подробно объясняют» [параграф I.2]. В последующие годы преступность несовершеннолетних в регионе снизилась вдвое, но для раскручивания информационных процессов это было уже не важно.
Как говорилось в параграфе VI.2, молодые жители Читы вспоминают, что в эти же годы в городе появилась мода на тематику АУЕ: тогда много об этом разговаривали, на стенах домов появилось граффити. Но интерес к новому мему имел игровой характер, к преступной деятельности он, как правило, не подталкивал.
Два этих явления — всплеск преступности несовершеннолетних в Забайкалье и игровые практики столичной читинской молодежи — несомненно, представляют собой две части единого целого. И я предполагаю, что каждое из этих явлений сыграло свою роль в информационном развертывании тематики, связанной с АУЕ. С одной стороны, начался поиск причин сложившейся криминогенной ситуации. Возникли объяснительные модели: сначала рост преступности обосновывался пагубным влиянием Интернета [параграф I.1]; потом — наличием некой преступной «субкультуры» [параграф II.2]. Постепенно формировалось представление о «движении АУЕ» как организации [параграфы I.3, I.4]. С другой стороны, игровые практики сформировали мем АУЕ, который постепенно распространился по стране и в ближнем зарубежье как модная игровая поведенческая модель [глава V, параграф VI.6]. Тема на некоторое время была подхвачена блогерами, музыкантами, создателями визуального и вербального интернет-контента [главы IV, V].
Одной из причин последующего развертывания темы стало наличие звучной аббревиатуры, с помощью которой можно было искать информацию. Забив слово АУЕ в поисковике, заинтересованные «моральные предприниматели» (журналисты, чиновники, работники правоохранительных органов и системы образования) «восстановили» «предысторию» явления, найдя публикации, в которых использовалось это редкое слово. В публикациях большей частью упоминались случаи, когда преступники-подростки произносили это слово в разных ситуациях. Ни в одной из этих публикаций не говорилось о криминальной организации, которая объединяла бы подростков, но постепенно формировалось мнение, что эта организация существует. Центром сбора информации стало слово, оно оказалось как бы ключевым звеном, позволяющим сводить в единое «досье» разрозненные факты; задним числом были собраны эпизоды (драки, хулиганство, вандализм, беспорядки в исправительных учреждениях), которые и составили «историю» «движения АУЕ» — впоследствии эта «история» излагалась в многочисленных журналистских публикациях.
Слово, которое на протяжении примерно десяти — пятнадцати лет было всего лишь сленговой лексической единицей (аббревиатурой-приветствием для написания «маляв», восклицанием для привлечения внимания, тегом для граффити), довольно быстро стало восприниматься как идентифицирующий признак целой «субкультуры». Никем не были очерчены границы этой субкультуры, очень примерно определены ее признаки, но было назначено название — АУЕ.
После того как в 2016 году слово АУЕ из нейтральной сленговой аббревиатуры стало названием целой «субкультуры», его начали присваивать как определяющий ярлык самым разным явлениям. Если раньше то или иное преступление расценивалось просто как действие криминализованной молодежи, то теперь к определению этой молодежи журналисты и чиновники стали добавлять слово АУЕ. Таким образом, «история» «движения АУЕ» стала обрастать новыми эпизодами. Насколько можно судить по сообщениям, соотнесение происходило при наличии каких-либо из следующих параметров: подросткового возраста участников преступления; наличия у одного или нескольких участников судимости; группового характера действия, позволяющего рассматривать группу преступников как банду; сбора средств для «грева» находящихся в исправительных учреждениях; наличия ссылок на криминализированные ресурсы в аккаунтах участников преступления в социальных сетях; выкриков «АУЕ!» и использования тюремно-уголовного жаргона; личных заявлений о принадлежности к АУЕ.
Если до первой половины 2016 года включительно новостная повестка, связанная с темой АУЕ, касалась только Забайкалья и прилегающих к нему областей, то во второй половине 2016 года информационная кампания вышла на всероссийский политический уровень, сразу захлестнув высшие эшелоны власти. Об опасности криминализации подростков официально высказалась ответственный секретарь Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека Я. В. Лантратова. В своем интервью, а позже в выступлении на заседании СПЧ она не просто говорила об опасности преступности несовершеннолетних, речь шла именно о существовании «криминальной субкультуры под названием АУЕ — арестантско-уркаганское единство»; заявлялось, что
