Тут у него слов не хватило. Да и вообще, какие тут, к черту, слова! Я же, со своей стороны, хочу заметить, что в принципе, французские учителя — не звери, и далеко не все бастуют. Мой зять, например, приходит в лицей, даже когда там никого нет. А вдруг его ждет хоть один ученик, нельзя же подводить человека… И бесспорно, во французской школе — серьезные проблемы.
Политкорректность, всеобщее обязательное обучение привели к тому, что школа превратилась в отстойник для всякого рода хулиганов, которые сами не хотят учиться и мешают учиться другим. Кстати, в Америке давно столкнулись с этими проблемами, и недаром все, кто могут, отдают своих детей в частные школы. Однако гордым французам американский опыт — не указ, они хотят сами разбить себе в кровь носы. И разбивают. Дошло до того, что в школах ученики бьют учителей! Но главное, повторяю: французские учителя привыкли быть привилегированной частью общества. На обучение во Франции уходит большая часть госбюджета. Социалистические правительства откровенно делали ставку на учителей, как на свою социальную базу. Требования учителей (подчеркиваю: требования госсектора, на частные школы социалистам было наплевать) удовлетворялись в первую очередь.
А привычка жить при социализме так просто не проходит. Нам, людям из Советского Союза, это хорошо известно.
Может, я не объективен? Тоже зашорился на политике? Тогда приведу мнение одной учительницы, не забастовщицы, имя которой не запомнил, потому что услышал ее выступление в машине, по радио. Вот ее текст: «Один из доводов забастовщиков — мол, старым учителям, то есть учителям после 57-ми лет, трудно, неудобно, даже неприлично учить чему-нибудь молодежь. Соображают ли они, что говорят? Ведь это крушение цивилизации! Все человеческое общество испокон веков было построено на принципе, что старики передают свой опыт молодежи, учат их мудрости. В этом и заключается преемственность поколений».
Когда закрыли мой отдел на радио «Свобода», я, честно говоря, очень неуютно почувствовал себя в городе Париже. Как-то мы обсуждали мою ситуацию с моим парижским другом, и тот вдруг сказал: «Анатолий Тихонович, все просто — вам надо найти настоящего француза. Нет ли такого среди ваших знакомых?» — «Нет», — ответил я и засмеялся. А развеселило меня то, что мой парижский друг, Александр Яковлевич Полонский, сын литератора из первой эмиграции — Якова Полонского, настоящим французом себя не считал, хотя сам родился во Франции в 1925 году, окончил Сорбонну, вел собственное дело, говорил блестяще на трех языках — русском, французском, английском, имел квартиру в 16-м, самом престижном округе Парижа, плюс дачу на острове напротив Ля-Рошеля… Кажется, офранцузиться больше уж невозможно. Потом, благодаря старым связям, я все-таки нашел «настоящего француза», который мне в чем-то помог, — это был энергичный молодой функционер де-голлевской партии Ален Жюппе, ставший впоследствии премьер-министром Франции.
Я не знаю, с какого момента эмигранты в Штатах чувствуют себя настоящими американцами, — когда получают паспорт или когда покупают дом? Но если есть паспорт, дом, работа и солидный счет в банке, то вы точно стопроцентный американец, несмотря на то, что приехали в Штаты 10 лет тому назад и изъясняетесь на местной фене со славянским акцентом.
Прогрессивная, свободолюбивая Франция, в сущности, очень консервативная страна. Я получил французский паспорт в предельно короткий срок, но настоящим французом мне никогда не стать, что бы я ни совершил. Мне не превзойти знаменитого французского физика Марию Кюри, лауреата Нобелевской премии, открывшую атомную энергию. Французы ею очень гордятся. В Париже — институт ее имени, более того, на пятисот-франковой ассигнации были изображены портреты Марии Кюри и ее мужа, Пьера Кюри, — и тем не менее, французы не упускают случая помянуть, что Мария Кюри была родом из Польши. Полька. Ничего, конечно, страшного, милая женщина, у всех свои недостатки… Дягилев, Нижинский, Шагал, Цадкин принесли славу французской культуре, однако французы не забывают, что они — выходцы из России. Настоящие французы должны иметь корни во Франции, несколько поколений. Настоящий француз — тот, кто воспитан в национальных традициях. У настоящего француза множество родственников, и какой-нибудь его внучатый племянник работает в министерстве. Настоящий француз даже если живет на пособие по безработице, в дешевой муниципальной квартире, знает, что когда-нибудь ему в наследство достанется доходный виноградник или домик в провинции. А вот французы, родившиеся в Алжире, который официально был не колонией, а французской территорией, и вынужденные бежать оттуда после провозглашения Алжиром независимости, настоящими французами не считаются. До сих пор их полупрезрительно называют «пье нуар» — «черные ноги».
Многочисленная первая русская эмиграция, оказавшаяся во Франции не по своей воле, была «вещью в себе», особым замкнутым миром. Свои театры, свои газеты, издательства и журналы, свой лауреат Нобелевской премии — Иван Алексеевич Бунин. Первая эмиграция принципиально не просила французского гражданства и говорила по-русски. Но дети, второе поколение, прекрасно понимали, что им во Франции так жить нельзя. Чтобы сделать служебную карьеру или прочно встать на ноги в бизнесе, надо было отказаться от русских традиций и принять французские правила игры. Нелегкая задача: стать более правоверным французом, чем местные жители. Но тех, кто пошел по этому пути, в конце концов ждал успех. Самые яркие примеры — премьер-министр при Миттеране Пьер Береговуа (сын украинца Берегового), основательница французского «нового романа» Натали Саррот (Наталья Ильинична, родившаяся в Москве и приехавшая во Францию еще ребенком), киноактриса Марина Влади (Марина Владимировна Полякова), президент Французской Академии наук, историк Эллен Каррер д'Анкосс (армянка), многолетний ведущий TF-1, звезда журналистики Ив Мурузи (сын грузинских князей). И конечно, множество ученых, врачей, военных, инженеров, внесли свой посильный и незаметный вклад в благосостояние Франции. Хотя, почему — незаметный? В 12-м округе Парижа я неожиданно обнаружил улицу, носящую название Колонель Розанофф (окончание на два «ф»). Под названием прочел мемориальную табличку: «Полковник Николя Розанофф, герой-летчик, родился в 1922 году, погиб в 1951 году, при испытании новой модели самолета». Вот и думаю, откуда приехали во Францию родители Коли Розанова? Наверное, из Сенегала…
В то же время часть первой эмиграции делала все возможное, чтобы их дети остались русскими. До сих пор существуют молодежные объединения «Орлов», «Витязей», Российских христианских демократов, которые организуют специальные летние лагеря, где основным правилом является — говорить по-русски. Покойный Александр Яковлевич Полонский (Царство ему небесное!) всю жизнь собирал редкие русские книги, рукописи. В его коллекции были письма Пушкина и Гоголя. После перестройки его избрали членом Президиума Российского фонда культуры, возглавляемого академиком Лихачевым.
Первая эмиграция, благодаря созвездию громких имен, всегда была на виду. Гораздо менее известна трагическая судьба второй эмиграции. Эти люди, попавшие в немецкий плен, или вывезенные на работу в Германию, в 45-м году бежали во Францию от наступающей Красной армии. Они знали, что их ждет, если они будут репатриированы на Родину. В 45-46-м годах чекисты Берия хозяйничали в Париже, как у себя дома: выслеживали, арестовывали «шпионов и предателей». Вторая эмиграция, естественно, мечтала об одном: лечь на дно, сменить фамилию, незаметно раствориться во французских городах. И не случайно дети второй эмиграции вспомнили о том, что они — русские, когда «холодная война» пошла на спад и особенно, когда началась перестройка..
Как ни странно, третья эмиграция (во Франции элитарная, но малочисленная) заметного следа не оставила. Правда, постоянны выставки русских художников, а Борис Заборов оформляет спектакли в «Комеди франсез». Галич, Тарковский, Некрасов давно на русском кладбище в Сен-Женевьев де Буа, и туда совершают паломничество лишь туристы из России…
Волна «новых русских», накатившая сейчас на Париж, крайне разношерстна и пестра: кинорежиссеры, музыканты, долларовые миллионеры, бывшие кагебешники, ставшие директорами совместных предприятий, гуманитарии-романтики, влюбленные во французскую литературу и искусство, преуспевающие компьютерщики и женщины всех возрастов, ищущие любую работу… В 70-х годах сняли фильм «Испанки во Франции». Он рассказывал об испанках, приехавших в Париж искать счастье и нашедших… место прислуги. Впору снимать фильм «Русские женщины в Париже», и его героинями будут не топ-модели или актрисы (такие тоже имеются), а домработницы.
Кандидаты наук воспитывают детей, искусствоведы моют посуду, и их ценят в семьях за честность и трудолюбие. Однако, граждане, сколько приехало авантюристок! Мне возразят — авантюристки были всегда. Правильно. И все-таки… Я знаю даму, которая регулярно и целеустремленно объезжала русские старческие дома, пока не уговорила девяностолетнего сенильного господина на ней жениться. Господин женился и умер, дама успела заиметь французский паспорт и судится с наследниками. Вторая дама, симпатичная молодка, начинала с уборки квартир. Заслужила хорошие рекомендации. Но тут она себе сказала: «Хватит чистить чужие сортиры!». Старушку, у которой она жила как компаньонка, она тихо и регулярно обворовывала. По инерции хорошие рекомендации еще действовали, поэтому «новый русский», купивший апартаменты на авеню Фош, нанял ее в домработницы. Дела позвали миллионера в Россию, дама осталась в апартаментах поддерживать порядок и чистоту. Не так уж хлопотно, учитывая щедрую зарплату. Дама завела любовника, который срочно перебрался на авеню Фош. Любовник твердил: «Скоро и мы будем миллионерами, дай только раскручусь!». Говорил по хозяйскому телефону со всем миром, рассылал факсы, устраивал шумные оргии, от которых чинные соседи по авеню всполошились и вызвали хозяина из Москвы. Хозяин прилетел, домработницу не нашел, зато нашел телефонные счета, от которых пришел в ужас. Миллионер оказался крутым парнем, разыскал в Париже даму с ее компаньоном, нагрянул к ним домой. Произошла безобразная драка, миллионера оглушили сковородкой, дама с компаньоном исчезли.
