Фридрих Кристиан цу Шаумбург-Липпе - Был ли Гитлер диктатором?

И здесь мы подходим к его недостаточному знанию людей. Причем я должен с самого начала отметить, что слово "знание людей" в этой связи, вероятно, совсем неправильное или требует, по меньшей мере, разъяснения. Он умел, пожалуй, отличить верного человека от неверного, трудолюбивого от ленивого, честного от нечестного и т. д. Но у него были некоторые качества, которые мешали ему при оценке людей. Так, он склонялся к тому, чтобы у людей, которые как верные товарищи поддержали его в самые тяжелые времена, не замечать появившиеся позже плохие качеств и слишком легко прощать их проступки.

Одним из самых громких примеров в этой связи был гауляйтер Средней Франконии Юлиус Штрайхер, который вел себя все хуже, в конце концов прямо-таки скандально. Гитлер часто требовал от него объяснений и даже совсем изгонял его из политической жизни, чтобы, однако, снова, так сказать, реабилитировать его через много лет, чего не мог понять никто из нас, включая доктора Геббельса. Все-таки Юлиус Штрайхер в течение долгих лет с его журналом "Дер Штюрмер" ("Штурмовик") проводил антисемитскую кампанию, которая не только уже в принципе не имела ничего общего с официальной установкой НСДАП, но и, сверх того, выставляла нас всех в неправильном свете.

Геббельс часто требовал от Гитлера запрета "Штюрмера", пока ему это, наконец, не удалось, но уже прошло долгое время больших ошибок. Такого человека, как Штрайхер, именно потому, что он принадлежал к числу первых партийцев и раньше был верным сторонником Гитлера, стоило бы наказать самым строгим образом. Его сняли с должности гауляйтера, но и это не было достаточным наказанием.

С руководителем "Германского трудового фронта" (DAF) доктором Робертом Леем дело обстояло не намного лучше. Когда я лично еще в 1929 году сказал Гитлеру, что Лей самым подлым способом обманул меня и ряд других людей с нашими деньгами, из-за чего мы оказались в самой большой нужде, Гитлер ответил так: "Я никогда не советовал вам давать Лею деньги в долг — я имею дело только с гауляйтером, но не с коммерсантом Леем. Простите, мне жаль, но я не могу вам помочь!" Я возразил: "Но я же только потому доверился Лею, что предполагал, что гауляйтер это все-таки не какой-то бродяга". Но Гитлер сказал, что он не в состоянии контролировать частную жизнь всех своих подчиненных. "Взгляните на другие партии — у каждой из больших партий есть несколько таких вот "Леев" в руководстве. Это плохо, но, к сожалению, это можно изменить только с большим трудом и только постепенно. Я присмотрюсь к Лею, я это вам обещаю, но ваши деньги вам придется возвращать самому". Это удалось мне спустя много лет лишь частично.

Третьим случаем, с которым столкнулся я сам, был балтийский немец Альфред Розенберг, руководитель Внешнеполитического управления НСДАП. Он в ущерб немецкой политике Адольфа Гитлера проводил свою балтийскую политику по собственным представлениям, которые в определенной части вообще не совпадали с представлениями Гитлера. Как только балтиец мог делать немецкую внешнюю политику?

Он во "время борьбы", т. е. до 1933 года, был главным редактором "Фёлькишер Беобахтер" — "Народного наблюдателя", самой большой партийной газеты. На войне он был "имперским комиссаром оккупированных восточных территорий", и тем самым он был ответствен за те ужасные ошибки, которые были сделаны по отношению к столь исключительно преданным нам украинцам.

Тогда доктор Геббельс сказал мне, что он почти уверен в том, что Розенберг — русский шпион, его подруга была такой русской шпионкой наверняка. Геббельс во время войны ни в коем случае не хотел каких-либо контактов между сотрудниками международного отдела его министерства и так называемым "Ведомством Розенберга".

Зато у Розенберга была самая тесная связь с Мартином Борманом, который сначала при Рудольфе Гессе был руководителем штаба у "заместителя фюрера". Примечательно, что не игравший никакой политической роли адъютант Гесса после полета того в Англию был посажен в тюрьму, а вот политически очень заметный руководитель штаба Гесса господин Мартин Борман был призван в Имперскую канцелярию, а потом стал руководителем "партийной канцелярии фюрера и рейхсканцлера" — с местонахождением в Имперской канцелярии! "Рейхсфюрер Борман" был в 1943–1945 годах самым могущественным человеком после Гитлера. Я знаю это из собственного мрачного опыта, а также лично от доктора Геббельса.

Геббельс в начале 1945 года в моем присутствии назвал Бормана и лейб-медика Гитлера, профессора Морелля, "преступниками в Имперской канцелярии". Также и у Бормана, насколько мне известно, были из прошлых времен связи с СССР — и, по словам доктора Геббельса, это были связи "как раз неправильные".

Профессор Морелль, по моим сведениям, признал перед Международным военным трибуналом (МВТ) в Нюрнберге, что он хотел убить Гитлера. Я же, со своей стороны, скорее полагаю, что он с помощью своих инъекций хотел сделать Гитлера послушным инструментом определенной клики авторитетных политиков.

То, что Гитлер в имперское правительство Дёница включил — наряду с Геббельсом — как раз Мартина Бормана, должно было, по-моему, быть связано с последним большим проектом Гитлера: союз с СССР против США. Гитлер в последний момент телеграфировал в группу армий Кессельринга: "Продержитесь еще при всех обстоятельствах, объединение с русскими против американцев предстоит непосредственно".

То, что такое объединение внезапно создало бы совершенно другую картину, кажется мне непременным. Немцы и русские вместе в один миг получили бы всю Европу в свои руки. По меньшей мере, еще сегодня существовала бы Германская империя, и не было бы никакой клеветы на наш народ — никто не решился бы на это.

Германия — Европа — доминировали бы сегодня на этой земле. Третий рейх смог бы вступить в наследство Первого рейха, и дни международного капитализма были бы сочтены. У Геббельса была еще какая-то малообоснованная надежда, иначе он незадолго до своей смерти не стал бы почти целый час разговаривать по телефону с русским маршалом Жуковым.

Мы в этом весьма отчетливо видим, что как раз тот же Гитлер, который в ходе войны четыре раза предлагал своим врагам очень корректный и честный мирный договор и ни разу не получил ответа, даже в самый последний час еще обладал силой для того, чтобы полностью изменить курс и решиться на самое крайнее. Наверняка, именно это он имел в виду, когда в своей последней большой речи говорил немецкому народу, что он надеется на то, что народ поймет его, если он будет вынужден решиться на нечто совсем неслыханное.

На войне, естественно, слишком многое зависит от врага и его позиции, чтобы можно было бы действительно всесторонне справедливо обсуждать собственного государственного деятеля. Ефрейтор Гитлер был, несомненно, гениален также и как полководец. Никто из его многочисленных генералов, многие из которых обладали большим талантом и богатым опытом, не отвергал его как полководца, большинство из них им восхищались. В этом отношении он также знал очень многое, что он никогда не мог бы выучить. Как часто я слышал, как генералы говорили: "Откуда у него, собственно, взялись все эти предпосылки для этого? Неужели это только инстинкт?"

Гитлер ненавидел хвастаться. Он вовсе не любил, если, его, так сказать, боготворили. Но политическая пропаганда хотела использовать его образ для агитации. И он не мог оспаривать значение этой агитации для распространения идеи национального социализма. Лао-цзы принадлежит одно высказывание, которое — так я думаю — прекрасно подходит и к Гитлеру: "Мудрец ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди людей. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется".

Действительно, роковую роль в его судьбе сыграли те, кому он помогал, не будучи обязанным помогать им. И в этом отношении его судьба это судьба всего действительно великого. Как писал в 1885 году Фридрих Ницше своей сестре: "Мне кажется, что человек даже при самых благих намерениях может причинить огромный вред, если он достаточно бесстыж, чтобы пытаться принести пользу людям, дух и воля которых для него — потемки".

Тем не менее, Гитлер, без сомнения, сделал немецкому народу и империи исключительно много добра. Каждый серьезный, справедливый критик должен видеть и признать это. Отрицать это было бы бессмысленно и очень вредно для всех.

Его идея связи национализма и социализма был определенно новой и очень хорошей. Вследствие этого ему удавалось выровнять самые большие противоречия в народе и так добиться такого внутреннего мира, которого не было ни в одном народе на этой Земле ни раньше, ни позже. Это, пожалуй, неповторимое состояние продолжалось где-то с 1933 года вплоть до Олимпиады 1936 года. С тех пор начали прокрадываться изменения, которые стали заметны всем лишь гораздо позже, к концу войны.