— Если вернусь — уплачу.
Через час в нашей комендатуре нам довелось встретиться с Эрихом Грюссером.
— Теперь вам придется уплатить не только по счету гостиницы, — усмехнулся советский комендант, когда мы рассказали ему, что живем в номере, который только вчера занимал Грюссер.
Впрочем, мы так и не успели воспользоваться комфортом гостиницы «Гранд-отель». Наступление продолжалось. Мы не могли задерживаться — события мчались впереди нас, мы едва поспевали за ними.
Правда, потом, через некоторое время, мы вернулись в Лодзь, чтобы написать и передать наши очерки для «Правды». И тогда мы узнали, что сотни текстильных фабрик, тысячи текстильных складов, все машиностроительные заводы — словом, вся лодзинская индустрия не была ни повреждена, ни демонтирована, ни вывезена врагами: фашистские войска едва успели выскочить из смертельного кольца.
Город уже жил не только своими заботами, но и нуждами Варшавы, трагедией ее жителей, первыми ее трудовыми буднями. (Еще долго эти будни определялись кубометрами убранного камня). А в самой Лодзи действовали фабрики и заводы, школы и театры.
Начинались дни великого возрождения Польши.
Лодзь, 1945, январь
В шестом часу утра вы увидите румынских крестьян. Они бредут с мотыгами и лопатами на свои крохотные кукурузные поля. При виде приближающихся автомобилей или всадников они еще издали останавливаются — старики снимают широкополые черные шляпы, а женщины и даже дети склоняют головы.
В маленькой румынской деревушке, раскинувшейся в предгорьях Карпат, вы увидите трех советских мотоциклистов, остановившихся позавтракать. Они пьют чай в домике виноградаря, которого угощают грузинским табаком, и хоть объясняются они с трудом — тем десятком слов, которые они узнали во время похода, — все же благодарят за приглашение приехать к обеду или ночевать.
За холмом в овраге отдыхают советские пехотинцы. Дымит кухня, и босоногие ребятишки, подружившись с поварами, ведут их к реке. Наши воины лежат на траве, сплетают из пестрых цветов венки, подсчитывают, какой далекий путь им пришлось совершить, чтобы в это безмятежное весеннее утро лежать на румынской земле.
Впрочем, эта безмятежность вскоре нарушается: в небе слышен заунывный, как стон, гул вражеских бомбардировщиков. Они идут с юга на север над дорогой. Капитан произносит лишь одно слово: «Приготовиться!» — и люди, без ботинок и обмоток, вскакивают с шинелей, на которых они лежат, бросаются к винтовкам, автоматам и пулеметам. Огонь, открытый этими, только что отдыхавшими, воинами, заставляет бомбардировщики свернуть с курса, подняться повыше и уйти к горам. Потом, когда утихает гул, люди вновь возвращаются к своим шинелям и цветам, сплетают и расплетают венки, забыв о самолетах. И только румыны в белых шароварах, безрукавках, босые и в шляпах, убежавшие с дороги, теперь кричат, показывая вверх:
— Удрал, удрал!
Весь день вы едете по Румынии, и всюду — в деревнях и на полях видите крестьян, которым так называемый «новый порядок в Европе» отказал даже в плуге, крестьян с лопатами и мотыгами, живущих впроголодь. Крестьяне вначале прятались в погребах, напуганные клеветническими россказнями гитлеровцев. Клевета рассеялась быстро, и теперь они видят, что пришла к ним армия, несущая в своих сердцах гнев и возмездие истинным врагам честного человечества, армия высоких моральных и душевных сил.
К новым рубежам войны — на территории Румынии стремятся наши войска. К вечеру попадаете туда и вы, ощутив не без волнения простой и несомненный факт: битва с врагом идет здесь, уже на его земле. Утром враг атаковал наши позиции, и усатый майор покажет вам в бинокль склон холмика, куда стремились фашисты — теперь это уже мертвецы, они лежат на черной, выжженной траве, и свежий карпатский ветер доносит до вас запах разложения. Они двигались справа и слева, а в центре наступали танки и самоходные орудия.
Вы увидите еще дымящийся танк и пройдете вслед за майором к истребителям-артиллеристам, которые его подожгли. Там, в маленьком блиндаже, вам покажут низкорослого и щуплого сержанта-наводчика Александра Шевырева, который «бьет без промаха». В блиндаже люди чистятся, отдыхают, при свете коптилки прочитывают только что привезенные газеты, над кем-то подшучивают, но почти не упоминают о дневном бое. Он уже в прошлом, и то, что они с успехом отбили атаку врага, представляется им само собой разумеющимся. Люди уже достигли той степени воинской зрелости, мастерства и опыта, когда удачный выстрел или меткий удар по врагу никого не удивляет.
Вы присматриваетесь между тем к жизни и быту артиллеристов — к их домовитости, к их аккуратности, предусмотрительности, к их привычке все делать всерьез, с расчетом, к их спокойствию и в то же время постоянной настороженности, и, отметив все это, вам кажется уже чудовищной или смешной мысль, что этих людей можно застигнуть врасплох или запугать, или смять. У них же все помыслы о том, что их ждет там — впереди.
От артиллеристов дорога ведет к саду, где в палатке разместился госпиталь, пункт первой помощи, и там в эту как будто тихую ночь вы видите воинов с тяжелыми или легкими ранениями, слышите стоны и суетливый говорок усталых санитаров и врачей, до вас доносится чей-то бред и чье-то трагическое замечание: «Неужели не выживет?» Здесь никто не интересуется, где и при каких обстоятельствах были ранены эти люди: для этого нет времени. Им прежде всего оказывается помощь, и, если кого-нибудь не удается вырвать из уцепившихся лап смерти, доктор выходит из палатки в ночную прохладу для того, чтобы через минуту вновь приняться за работу: он ведь не может, не имеет права поникать головой — таковы будни войны.
Отсюда можно по полю пройти к пехотинцам. Капитан Андрей Кузовлев, тот самый, который в тяжелую осень 1941 года штурмовал элеватор под Калинином, теперь разместился со своими воинами на румынской земле. Какой огромный и верный путь прошел этот человек, если война привела его сюда! Кузовлев с уверенностью и знанием дела говорит: «Будем еще не здесь, а кое-где подальше!»
И вновь до рассвета вы живете в сфере огня и обстрела, но робость, охватившая вас, когда шли сюда, исчезла, потому что и вам передаются мужество, твердость и сдержанность людей, которые сражались под Калинином, под Сталинградом, под Харьковом, у Днепра, у Прута. Все эти люди, прошедшие тысячи километров по узкой, еле видимой тропе, проложенной между жизнью и смертью, могут с полным правом утверждать, что они несут в своих недрогнувших сердцах жизнь и мир народам. Могут ли этих людей удержать контратаки, танки или бомбардировки врага, если они выдержали его более сильный натиск, а теперь, опрокинув и прогнав гитлеровцев с советского юга, бьют их на румынской земле. И когда утром Кузовлеву докладывают, что враг вновь предпринимает контратаку, он отвечает: «Слышу» — и продолжает свой завтрак, потому что знает: его люди будут действовать умело и настойчиво, как и всегда, и вскоре вы убеждаетесь, что за этой уверенностью таится реальная сила.
Итак, вы увидели советских воинов за Прутом, на полях сражений, на дорогах войны, в городах и селах. И везде проявляются их высокая нравственная сила, их такт и организованность. Так может вести себя только армия-освободительница, армия, сознающая и умеющая отстаивать правоту своего дела.
По румынской земле идет человек, испытавший все муки войны, и он не вернется домой до тех пор, пока народам Европы не будет открыт путь мира, труда и свободы.
Румыния, 1944
Три дня наша дивизия дралась на узкой дороге, вымощенной камнем, и, выбив врага из двух венгерских городков, продвигалась на север по тяжелой и липкой грязи, порой под проливным дождем.
Далеко позади остались Трансильванские Альпы с их крутыми, скалистыми обрывами, головокружительными поворотами и подъемами, непрестанными снегопадами, минированными перевалами, потребовавшими нечеловеческой выносливости. На равнине дивизия столкнулась с иными трудностями. Нашим воинам пришлось идти по безбрежной земляной глади — ни бугорков, ни лесов, ни оврагов. Человек, идущий по дороге, виден далеко-далеко, насколько хватает зоркий глаз.
И здесь, на Венгерской равнине, наши воины шли с боями днем и ночью. Дивизия, о которой я пишу, двигалась, как и вся армия, в осеннее дождливое время, когда поля превратились в болота, а проселки и тропы оказались труднопроходимыми. И успех сражений опять-таки зависел не только от воинского мастерства офицеров и солдат, но и от их выносливости. За последние дни дивизия дралась на дороге, и это было для нее своеобразным отдыхом. Но вот полковник опять повел своих воинов по полям, где еще желтели скирды кукурузы, где в наполненных мутной водой воронках от снарядов и бомб плавали тыквы. В этом месте дорога поворачивала на северо-запад, и полковник хотел за ночь срезать угол, чтобы оказаться в тылу вражеской обороны, которая здесь концентрировалась в одиноких венгерских хуторах.
