самый кондуктор, который когда-то продал пальто скрипача на барахолке.
19. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди — скрипач и сын хулигана, а за ними вагоновожатый, бывший кондуктор.
20. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают до самой смерти» [151].
Разумеется, «Связь» — один из множества таких сюжетов. Чего стоит один «Фальшивый купон» Льва Толстого, назидательная история, превратившаяся в авангардную прозу.
В истории с разбитым окном писатели тоже не видят круговой связи, которая видна читателю (слушателю) — они видят лишь фрагмент замкнутой цепочки.
Это тайна обыденного.
27.08.2018
Черновик (о романе Веркина «Остров Сахалин»)
Веркин Э. Остров Сахалин. — М.: Эксмо 2018. — 480 с.
20 ноября 1922 года Ленин вышел на трибуну и, помимо всего прочего, сказал: «…взятие Владивостока показало нам (ведь Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский) (продолжительные аплодисменты), показало нам всем всеобщее стремление к нам, к нашим завоеваниям. И здесь и там — РСФСР. Это стремление избавило нас и от врагов гражданских, и от врагов внешних, которые наступали на нас. Я говорю о Японии» [152]. Потом от этой фразы иногда отваливалось название города, и всё равно, советский, или бывший советский человек думает, что там — «край нашенский».
Но никакой он не «нашенский», а сам по себе, на особицу — Дальний Восток действительно сейчас отдельная страна, со своим укладом и привычками, отделённая от прочей России авиационными тарифами, финансовыми и человеческими привычками последних десятилетий. Это важное замечание, потому что речь идёт о Дальнем Востоке в предложенных фантастических обстоятельствах.
В романе Веркина «Остров Сахалин» никакой континентальной России нет, и её приближение скорее знак ужаса, чем чего-то родного. Итак, после большой войны весь мир в развалинах, остров Сахалин вновь японский, и теперь это задворки империи Солнца. Место изоляции, наказания, ссылки. Неподалёку добывают тугоплавкий рений, новое золото будущего. Жизнь человека стоит немного, да и то — если он японец.
Веркин работает на поле того, что фантастами называется «Постапокалипсис»: ядерная война уже случилась, а люди могут существовать всяко — и выживать, и просто жить. В таких книгах многое предсказуемо: герои с большими кулаками и навыками точной стрельбы, какие-нибудь кровожадные морлоки, и бегство от опасности в финале. Всё это есть у Веркина, но тут, как всегда, важно не что, а как. Разговор об этом романе на фоне прочей важен именно потому что «как». Потому что перед нами текст, который не похож на классический массовый роман про героев со стволами в руках на фоне ядерной войны или последней эпидемии. Тут уместна эмоция: «не так, как вы, подлецы, а иначе».
У автора получилось создать подробный мир Сахалина будущего, а потом разрушить его. Но из чего состоит этот мир?
Во-первых, он состоит из книги очерков Антона Павловича Чехова «Остров Сахалин» о его путешествии 1890 года.
Во-вторых, из особого рода взгляда на Японию. Постапокалиптическая Япония — хорошо функционирующее сословное государство, но больше похожее не на жизнь внутри анимэ «Призрак в доспехах», а на существование внутри обобщённого фильма Миядзаки. То есть не двадцать первый век, а двадцатый, а то и девятнадцатый. И это ощущение усиливается из-за отсылки к Чехову. Только тут вместо русского писателя на Сахалин едет японская девушка по имени Сирень, вооружённая не хуже Лары Крофт. Она навещает японские тюрьмы на Сахалине, где тюремщики пьют не хуже русских, описанных в чеховских очерках, где царит рутина имперской окраины — и этому посвящена половина книги. Вторая часть отделена от скуки и однообразия толчком страшного землетрясения. Такое впечатление, что Сахалин стал полуостровом, и по образовавшемуся перешейку туда хлынули заражённые вирусом мобильного бешенства не то русские, не то китайцы. Этот вирус мобильного бешенства превращает человека в каннибала, при этом редуцируя его мозговую деятельность (заражены, впрочем, обладают каким-то коллективным разумом). Не сказать, что это прекрасная задумка, потому что при всех отличиях от зомби, в своей драматургии они и есть зомби, и зачем вводить этот пошлый инструмент в красивую и без этого картину — загадка. Потому что фоновая опасность в виде зомби не дополняет, а разрушает эмоции. Читатель вспоминает всё это «Мозги-и-и, мозги-и-и», и меньше доверяет автору.
Всё прочее время героиня, оставив свои этнографические исследования пытается спастись вместе со своим русским охранником, а потом и с приблудившимся мальчиком-альбиносом.
Этот спойлер, уверяю, ничуть не мешает чтению.
Веркину, как миростроителю, удаётся главное — не стандартная для романа приключений беготня со стрельбой, а именно что задник. Остров Сахалин ему удаётся — с убогими поселениями, горными дорогами, рекой, по которой плывут герои, брошенными японскими домами, бытом выморочной империи, и в мирное время достаточно кровожадной, где китайцев и корейцев вовсе не считают за людей.
Каторжники, вырвавшиеся на свободу после землетрясения, действуют как и все каторжники — насилуют, грабят и убивают. Власть, как обычно и во всех странах, медлит и теряет контроль. Армия, как и всегда в таких случаях, предпочитает простые решения. Но детали описания — то, что делает эту книгу живой, несмотря на отвратительность происходящего.
Дело в том, что современная массовая культура устроена так, что оптимизм лучше продаётся, поэтому Робинзон всегда выживает. Мне рассказывали про профессора, который предложил своим студентам вообразить, что они оказались на необитаемом острове. «Что с вами будет?» — спросил профессор. Тогда один из студентов сразу начал говорить, как он определяет стороны света, разжигает огонь и ищет пресную воду… «Я вам завидую, — отвечал профессор. — Я бы сошёл с ума от ужаса в первые десять минут». Логика ядерного или неядерного Апокалипсиса в том, что множество людей умрет сразу, а потом умрут и другие. И ты, дорогой читатель. Да-да, именно ты, даже если сейчас ассоциируешь себя с героем, что весело колесит на мотоцикле по пустынным дорогам. И если ты воображаешь себя девицей с огнемётом, что вылезла из бомбоубежища в поисках приключений. Нет, ты — прах и пепел. Или один из миллионов несимпатичных трупов.
Достоинство «Острова Сахалин» как раз в передаче этого чувства конца, того состояния человеческого общества, когда жизнь обесценивается окончательно. На веркинском Сахалине и мирные-то забавы были сродни средневековым, а узаконенное убийство — делом обычным, но после катаклизма этика меняется несказанно. Я имею в виду не состояние битвы, а именно движение героев до и после сражений, новую звериную социальность. Край ненашенский, одним словом.
Но в этой книге, правда, есть печальная
