особенность. Не так давно критик (или рецензент) Галина Юзефович сетовала на то, что в рамках современной издательской политики всякая фантастика воспринимается как трэш. Оттого, если где и экономят на редактуре и корректуре, то именно там, и авторы фантастических романов становятся похожи на ополченцев, которым из экономии не дают винтовок — всё равно они сгинут в первом бою.
Роман Веркина как раз пал жертвой этого убеждения. Не знаю, что там случилось на самом деле, но, чем дальше, тем больше он напоминает свой собственный черновик, — черновик большого прекрасного романа.
Название тюрьмы в соседних абзацах меняется с «Летний воздух» на «Лёгкий воздух», то и дело происходит путаница в японских именах в пределах страницы. То и дело в повествовании выплывают фразы типа «беглые каторжные или прижилые китайцы, или корейцы из подлых, впрочем, никаких действий в нашу сторону они не предпринимали». Сперва я думал, что это отсылка к Чехову. Но нет, и это именно что небрежные, будто второпях написанные предложения. Есть те свойства романа, что легко поправить корректору, а есть и те, ради чего нужно переделать саму конструкцию сюжета. Скажем, у героини в конце появляется ребёнок (нет, это опять не спойлер, потому что я, дочитав текст до конца, так и не понял откуда он взялся). В этом мире то одно, то другое вдруг оказывается дефицитом, а через двадцать страниц обрушивается на героев в изобилии.
Есть там и странная история куска рения, который то незаметно дарят героине, то кидают в море, но он, как неразменный пятак, всё время оказывается в кармане — но, может, я пропустил что-то. Говорят, что Дюма писал так быстро, что ему приходилось ставить перед собой на столе фигурки героев, вырезанные из картона. Убив героя, он сшибал фигурку, чтобы случайно не воскресить персонажа на следующих страницах. Сейчас все пишут с разной скоростью, быстро и медленно, а резьба по картону замещается свежей головой редактора. Почему тут этого не вышло, загадка не меньшая, чем последствия ядерной войны, которая в веркинском мире уничтожила Россию.
Отчего Веркина выгнали из окопов без винтовки, с крохотным тиражом, — непонятно. Ему уже за сорок, он лауреат вороха премий, издал много, а написал ещё больше, абсолютно состоялся, как детский писатель… Не безумный новичок, что принёс в издательство рукопись про кровожадных зомби. Отчего он сам махнул рукой на своё творение, — понятно ещё менее. Ведь за текст в конечном счёте отвечает автор. Не корректоры и редакторы, не советчики и консультанты, не, те, кому пишут благодарности длиной в страницу в конце книги. Только писатель несёт ответственность за конечную совокупность слов. Он — совершеннолетний, и в ответственности за те буквы, которые приручил.
Одним словом — случайно напечатали черновик. Бывает.
31.08.2018
Гетто (о ссорах фантастов)
Левша согласился.
— Об этом, — говорит, — спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.
Николай Лесков. «Левша»
Довольно много говорили о гетто, в котором находится фантастика — американцы говорили об этом лет шестьдесят назад, подразумевая под причинами заключения совсем не то, что наши фантасты. В нашем Отечестве, где литература до недавнего времени была важным идеологическим инструментом, писатели мигрировали в эти «гетто» — детской литературы, или, скажем, фантастики. Налицо был компромисс: твой малый народ был второго сорта, но за некоторую ущербность можно было получить сверхплановый глоток свободы.
В большом мире контроль был жёстче. Там на Первом съезде советских писателей Леонид Соболев говорил: «Партия и правительство дали советскому писателю решительно всё. Они отняли у него только одно — право плохо писать. Хорошим писателем мы изображаем того, чьи книги верно изображают жизнь, волнуют и учат. Такие книги имеют все шансы, как говорится, „войти в века“. Писателем, способным создать такие книги, может быть только тот, кто умеет правильно видеть и ярко чувствовать, правильно и ярко изображать. Разберёмся, товарищи, в том, что нам, писателям, дала революция, и партию, эту революцию организовавшая. Разберёмся по порядку. Уменью видеть учит нас философия пролетариата, созданная величайшими умами человечества — Марксом, Энгельсом и Лениным. Это оружие дала нам партия. Уменью чувствовать учит нас вся наша действительность — непрерывная цепь побед, организованных опять-таки нашей партией. Наконец уменью верно изображать учит нас метод социалистического реализма, т. е. метод, пользуясь которым мы можем дать правдивое изображение действительности с партийных большевицких позиций. Этому методу опять-таки обучает нас партия» [153].
Присяга всему этому, конечно, требовалась и от фантастов, но в нестрогом виде. В воображаемом гетто бурлила жизнь, писались книги, читатели не иссякали, тиражи множились, но фантасты всё время норовили вырваться из заточения. Ведь для советского человека гетто всегда останется образом, полным колючей проволоки, лая караульных собак и опасности для жизни.
Через некоторое время оказалось, что охрана ушла куда-то, железные ворота, на которых было написано «Писать надо лучше», распахнуты. А за воротами лежит прекрасный большой мир, но только этот мир живет по волчьим капиталистическим законам. Там все давно пишут романы «с элементами фантастического», и тёплый ламповый алкоголизм в пансионатах не в цене. Фантасты покрутили головой и не стали выходить.
За это время внутри гетто выросли ровно те же институты, что и в большом мире. Будто во фрактальное множестве, когда картина повторяется на следующем уровне. В гетто появилась своя система съездов-конвентов, своя наградная система (точно так же, как и в большом мире имеющая движение к девальвации), своё литературоведение и критика… В общем, мечта робота Бендера — всё то же самое, только с блэк-джеком и девушками особой социальной ответственности. Насчёт девушек не скажу ничего, но любое гетто, кроме несвободы, приносит уют. Ехать в Гамбург, чтобы мериться силами на пыльном ковре — неудобно и страшно, а дома можно устроить свой гамбургский счёт. К тому же не надо учить немецкий или любой другой — замечу вскользь, что незнание иностранных языков какая-то странная черта внутри гетто. Так можно жить, пока не исчезнут последние читатели и почитатели (а анализ тут замещается преданностью) — то есть довольно долго. Из-за незапертых ворот можно произносить ритуальные фразы — мы, дескать, ого-го, а они-то! Они-то вовсе не ого-го.
Фантасты в этом случае попали под общий закон замкнутых систем — об их постепенном вырождении. То есть даже во времена стагнации (застоя) люди живут не так уж плохо, любят друг друга, строят дома, делают открытия, но их мир неумолимо
