ещё с десяток бутылок, вступили в подъезд, откуда пахло тухлым бельём и прелыми вениками.
Ах, как прекрасна русская баня в тяжкие дни неудач и мучительных раздумий!
И кто этого не знает, пусть проверит немедленно. В бане они обнаружили, что: во-первых, в сумке у О.Рудакова находится бутылка перцовой настойки, и, во-вторых, их знакомый утерян по дороге. Тогда у автора и О.Рудакова родилась идея поехать в гости к совершенно другому молодому человеку, живущему где-то далеко-далеко, на окраине.
— Негоже объедать нашего друга, тем более негоже это делать в тот момент, когда он переживает за свою жену, томящуюся в роддоме, — произнёс автор, и я очень рад, что это произнёс именно он.
— Скушаем пельмешков, — рассудил О.Рудаков.
И они отправились на поиски пельмешков. Пересчитав свою наличность, герои (эх, вот они уже и стали героями!), герои отказались от посещения ресторана "Закарпатские узоры", ибо наличности набралось на три рубля с мелочью. Однако, так как на мякине, или чем-нибудь другом провести героев было невозможно, они нашли вблизи Таганской площади пельменную.
Автор грозно дёрнул запертую дверь, а О.Рудаков, насупившись, посмотрел на часы. Совокупная внушительность этих двух действий заставила старуху в пятнистом халате открыть маленькое окошечко и примирительно произнести:
— Ну ладно, один кто-нибудь заходи.
— Нас — двое, — разъяснил О.Рудаков.
— А мне-то всё равно. У нас всего одна порция осталась, — ответили ему. Всё же, через несколько минут они обнаружили другое заведение, представлявшее собой гофрированный навесик над шестью столиками. Называлось оно: "Русские колбаски".
— Хотел бы я посмотреть на того ирода-басурмана, который считает, что русский человек должен есть такие колбаски, да ещё отдавая за них столько своих небогатых денег, — говорил автор, вгрызаясь в вышепоименованную колбаску. Работали в "колбасках", и правда, люди всё больше странной какой-то, неясной восточной национальности.
Однако в этот момент к друзьям обратился сосед по столику, как впоследствии выяснилось, мирной чечен тридцати четырёх лет от роду, и предложил, показывая белое горлышко, отметить получение им, чеченом, высшего образования на факультете виноделия Пищевого института.
"А что бы, собственно говоря, не отметить", подумали друзья и отметили. Откуда-то появился ещё один выпускник винодельческого факультета, на этот раз киргиз. Началось братание. Деньги не были пущены на ветер. Компания мешала напитки, и вскоре автор начал рассказывать чечену о сути подмены истинных ценностей жизни травестируемыми, уходом от реальности, из князи в грязь, и так этим увлёкся, что вдруг понял, что объясняет всё это О.Рудакову, едущему с ним в метро, и никаких чеченов — ни замирённых, не злых и выползших на берег, вокруг них уже нет. Но это не создало никакой неловкости, а даже скоротало время долгой дороги на ту самую окраину, где жил молодой человек, которого они так не хотели объедать.
Их путь лежал мимо школы, вглубь квартала.
— Смотри-смотри! — воскликнул автор, указывая на серебристый силуэт самолёта, стоявшего у тропинки. Судьба этого самолёта, надо сказать, была весьма показательна. Списанный военным ведомством, он был подарен школьникам, чтобы они, утром отправляясь на занятия, прониклись мыслью о нерушимости воздушных границ, мощи Советской Армии, и, может быть, стали бы от этого лучше овладевать знаниями в родной школе. Но уже в первые часы своего пребывания на новом месте самолёт больше всего походил на дохлую гусеницу, попавшую в муравейник и дёргающуюся под наскоками его обитателей. Детишки раскачивали его, дёргали за элероны, рвали дюраль, хвостовое оперение трещало, а остекление кабины осыпалось под ударами более сильных старшеклассников. Каждый тащил домой какую-нибудь часть боевой машины, и скоро серебристой птице оборвали оба крыла, а в фюзеляже наделали столько дыр, сколько ни один истребитель не получит в результате воздушного боя.
Одновременно у наших героев возникло желание полетать, и они, оскальзываясь на аэродинамических зализах, полезли в кабину. Самолёт оказался спаркой, и О.Рудаков устроился на месте инструктора, а автор стал шуровать ручкой сидя на переднем кресле. Взлетать самолёт не хотел, и пришлось громко гудеть, чтобы хоть как-то имитировать этот процесс.
Всласть навзлетавшись, они вбежали в подъезд, а затем и в лифт, вслед за какими-то женщинами, пытавшимися улизнуть. Наконец, цель была достигнута, а их друг, отворивший дверь, отметил, что появление двух путешественников он почувствовал ещё в прихожей. И они приступили к тому занятию, которое казалось всем главным в тот прохладный вечер.
02 сентября 2002
История про невыносимую геморроидальность бытия
Хозяину понравилась беседа, и он достал из-за батареи портвейн.
— Хорошо, что вы приехали, — говорил он. — А то сижу я тут один и ощущаю всем естеством невыносимую геморроидальность бытия, а попросту гимор… Состояние это связано с необходимостью перемен и одновременно с их нежеланием, тоской по какой-нибудь гуманной профессии, чем-то ещё…
Будь я врачом, я смог бы презрительно сказать любому недоброжелателю: "Я несу здоровье людям или, по крайней мере, не делаю им очень больно. Вот, дескать, моя правда".
А я? Изъясняясь опять же медицинскими терминами, я болен геморроем души, а попросту гимором… Вот что это означает.
Но скорбная философская нота, прозвенев оборванной струной в воздухе вдруг пропала. Оказалось, что всем собеседникам необходимо навестить кого-то в этот поздний час. Совершились телефонные звонки из той породы, когда тот, кому звонят, не может понять, кто с ним говорит, а тот, кто позвонил, не знает, зачем он это сделал. Автор деятельно участвовал во всех разговорах увеличивающейся компании, одним он говорил о литературе раннего Возрождения, другим объяснял, что слова гротеск и грот по сути являются однокоренными, третьим вещал о крушении нравственной харизмы диссидентства…
Он очнулся на своей кухне, обнаружив себя смотрящим в то же окно, в какое он глядел накануне.
— Правильно ли я жил? — спросил тогда он себя, — не было ли моё существование лишь травестией жизни настоящей, заполненной событиями и впечатлениями? Не станет ли мне от чего-нибудь мучительно больно?
Вопрос был риторическим, потому что автор и сам знал ответ на него. И тогда он зычно крикнул в пустоту:
— Гимор! Гимор! Гимор!
03 сентября 2002
Мы смотрим на жизнь глазами писателей. Это особенность России. Писатель в России пророк, и если не настоящий пророк, то, по крайней мере, пророк в свободное от служебных обязанностей время. Лет двести назад печатное слово на Руси воспринималось как санкционированная истина, а роман — сущей правдой жизни.
Поэтому большая часть героев русской литературы положительна. Впрочем, речь не об этом. Положительный герой, отрицательный герой… Эта тема губительна для разума.
Гораздо интереснее проблема неглавного героя, а ещё интереснее
