нем ряду коллег. Они повеселились вместе со мной. Но воистину прав был царь Соломон, сказавший “концом радости бывает печаль” (Притчи, 13:14)". [12]
Но, чтобы два раза не вставать, я ещё вот что скажу — будучи наблюдателем русской жизни я наблюдал пробежку по бульварам полицейских в шлемах вслед за белоленточниками. Полицейские бежали с диким топотом, во всей амуниции, белоленточники — налегке, что позволяло двоим из них оборачиваться и на манер парфянских стрелков снимать происходящее айфонами. Гремела гроза, молнии отражались в чёрных шлемах полицейских, все бегущие поднимали брызги из луж. Не будь я подготовлен к этому зрелищу свей бурной жизнью, несчастьями и невзгодами, бессмысленным прозябанием под забором, столь характерным для русского писателя, был бы, как говорили в старину изумлён. А так ничего — подивился и записал в книжечку.
Извините, если кого обидел.
10 мая 2012
История про то, что два раза не вставать
Мне повезло в жизни.
Но обо всём по-порядку.
Вот добрый Ольшанский, которого я люблю, записал чудесную мысль "У меня всегда была идиотская мечта: роман с девушкой, которая очень хорошо водит машину и так же любит русскую провинцию, как и я сам. Типа: вдвоем в Костромскую губернию…" — дальше там сразу случилась свара, и Мите пеняли за то, что он недостаточно мужественен и не хочет сам сжимать в руках рулевое колесо запылённого джипа на просёлочной дороге.
Это как раз не очень интересно, хотя там обнаружилась одна дама, что понимала толк и в иной перемене ролей.
Так вот, мне в жизни повезло — все женщины, которых я знал, очень хорошо водили машину.
Причём, сидя справа — за штурмана, я получал особого рода удовольствие, наблюдая за вождением.
Впрочем, мои друзья тоже водят неплохо, но с тех пор как у нас появились хорошие машины, мои услуги в выталкивании и переговорах с трактористом нужны всё реже.
Кстати, чрезвычайно интересно, как устроена комплектация личного состава в таких поездках. Например, я как-то поехал с Рахматуллиным, Балдиным и Вдовиным по городам и весям, и даже целую книгу написал про наше путешествие. Это четверо взрослых мудрецов в одном тазу… То есть, пустившихся в странствие с одной целью.
Есть иной вариант — все движутся по дороге как непарные шелкопряды. Я ездил по Русскому Северу с художниками и реставраторами — двое мужчин, три женщины, никто ни с кем (второй молодой человек был сыном одной из дам) — тоже некоторая гармония. Есть гармония в странствии, где участвуют когда две машины в которых сидят две пары.
А есть ситуация, когда едешь вдвоём с не очень знакомой женщиной, и совсем иная едешь когда — с женщиной, которую давно любишь. И если это поездка в Кинешму, то всё вышеперечисленное показывает тебе пять или шесть городов по имени Кинешма, не похожих друг на друга.
Нет, понятно, что у нас дороги не сахар и гидроусилитель руля вовсе не панацея от усталости.
Понятно и что лучше меняться время от времени, многое что понятно в путешествии — но искусство управления на то и искусство, потому что очень много говорит о человеке.
Итак мне повезло — я был знаком с правильными женщинами.
Кстати, чтобы два раза не вставать, кто-то из комментаторов упомянул вариант "ты с девушкой на заднем сиденье с бокалом вина, а водитель за рулём". И сразу становится понятно, что этот вариант — жуткая пошлятина. Но вот женщина, что любит управлять транспортным средством, причём именно любит, получает удовольствие — и вот ты едешь с ней, не делая замечаний (ну, я-то редко делаю замечания, кроме обгона по встречке, если разглядел там встречный автобус), но тут — потому что видишь, как это всё красиво. И это очень красиво. Вот так одна женщина разбила мне сердце.
Извините, если кого обидел.
13 мая 2012
История про то, что два раза не вставать
Лесков в одном из своих рассказов пишет: "Граф даже не вошел в комнату, а только постоял в открытых дверях, держась обеими руками за притолки, а когда пьеса была окончена и графиня с Жадовским похлопали польщенному артисту, Канкрин, махнув рукою, произнес бесцеремонно «miserable Klimperei», и застучал своими галошами по направлению к своему тёмному кабинету. Здесь он надел на лоб козырек от фуражки, служивший ему вместо тафтяного зонтика, и сел за работу перед большим подсвечником, в котором горели в ряд шесть свечей под тёмным абажуром".
Чтобы два раза не вставать, то вот следы этого зонтика: "Один зонтик тафтяной кофейный" ("Опись имеющимся дух баулах вещам женщины, привезенной на корабле контр-адмирала с. Греига из Ливорно", 1775 г. — речь идёт о княжне Таракановой) "В таком наряде, с большим зелёным тафтяным зонтиком на глазах" (А. Сахаров, "Анна Иоановна"). "В таком наряде, с большим зелёным тафтяным зонтиком на глазах, сидел у себя в кабинете Остерман, когда его камердинер-оборванец доложил, что приехала баронесса". (А. Сахаров, "Иоанн Антонович"). К. Голодников о сибирском историке Словцове: "Костюм Петра Андреевича обыкновенно состоял из длиннополого, серого цвета сюртука, застегнутого на все пуговицы; вследствие же слабости своего старческого зрения, он постоянно носил над глазами зеленый тафтяной зонтик».
Извините, если кого обидел.
13 мая 2012
История про то, что два раза не вставать
Формальная школа имела как бы два отделения, подобно тому, как в выходных данных книг писали «Москва — Петроград» или потом: «М. — Л.».
В Петрограде был ОПОЯЗ — Общество изучения поэтического языка, а в Москве был Московский Лингвистический кружок, один из членов которого Роман Якобсон создал потом Пражский лингвистический кружок.
Знаменитый филолог Владимир Яковлевич Пропп формально не был «опоязовцем», но его работа двигалась в том же направлении счётности и математичности.
От ОПОЯЗа расходились волны преобразований — будто круги по воде от камня, кинутого в академический пруд.
Время было решительное, все то и дело скидывали что-то с корабля современности.
Формалисты прощались со старой наукой, но, как ни странно, привносили настоящую науку в литературоведение — счётные понятия, точные измерения, морфологию и спецификации.
Но формалисты, по сути, занимались не только «поэтическим языком». Они пытались объяснить всё, объяснить весь окружающий мир.
Фольклор, литературная эволюция, формы жизни сюжета — всё это были только детали общего полотна.
Поэтому программная статья Шкловского называлась: «Искусство как приём».
Тут и было придумано
