Письмо это целиком не опубликовано, поэтому точные слова Ивинской недоступны. Но две вещи Ирина Емельянова подмечает совершенно точно. Во-первых, что
«такие письма писали миллионы людей из заключения. Это письмо – так называемая „помиловка“. Кто хоть косвенно соприкасался с репрессивной системой тех лет, те знают, что люди в полном отчаянии, ни за что сидящие в лагерях, матери в основном...» (Эхо Москвы)
А во-вторых,
«на 90 процентов этот архив (РГАЛИ. – Ив. Т.) состоит из конфискованных рукописей расстрелянных, репрессированных наших писателей, во главе которого стоит человек (Н. Б. Волкова. – Ив. Т.), доверенное лицо КГБ, который еще обвиняет маму в том, что она была агентом» (там же).
Цитирование материнского письма в «Комсомольской правде» Емельянова приравнивает к использованию писем «из гетто, это аморально».
В гетто сидят «другие», враги. А что если в случае Ивинской КГБ посадил «свою», только уже израсходованную и слишком много знающую? Ответить на этот болезненный для пастернаковской биографии вопрос (может быть, самый болезненный) позволит только публикация уголовного дела и сопутствующих архивных документов. Без них размышления скатываются в спекуляцию.
Вернемся к 1960-му. Как реагировали на эти аресты заинтересованные современники?
Из воспоминаний Зинаиды Николаевны:
«Восьмого сентября мне сообщили об аресте Ивинской. Говорили, что она арестована за какие-то темные дела с долларами. Я ничего не понимала и ничего не знала, но опять вокруг этого имени ходили слухи и сплетни. Рассказывали, например, что когда ее увозили, она обратилась к своей матери и сказала: „Это дело рук Зинаиды Николаевны“.
О, если бы она знала, что от одного упоминания ее имени мне казалось, что меня запачкали! А не то чтоб следить за ее поведением и заниматься доносами. (...) Во время ее процесса меня навестили два человека из органов госбезопасности, показав свои документы. По-видимому, на процессе она пачкала Борино имя, а заодно и мое, и этим, вероятно, объяснялся их визит. Они хотели проверить ее показания. (...) Я им выдала все ключи от шкафов в Борином кабинете и просила осмотреть его гардероб и вещи в его комнате, с тем, чтобы они могли судить о его скромности и бедности. Они сказали мне, что по ее показанию, Боря получил из-за границы сто пар ботинок и пятьдесят пальто. (...) Я требовала, чтобы они немедленно сделали обыск, но они не хотели даже смотреть, когда я открывала шкафы и сундуки и показывала им, что в них находится. Они говорили, что они в обыске не нуждаются и абсолютно мне доверяют. Показывая оставшиеся после него вещи, я рассказала им, что я его похоронила в костюме его отца, привезенном Сурковым из Англии (на самом деле – Константином Симоновым. – Ив. Т.), что Боря очень любил помогать бедным и неохотно тратил на себя деньги (...). На прощанье мне задали следующий вопрос: они ищут триста тысяч, которые, по показанию этой дамы, были у меня, так ли это? Я засмеялась и сказала, что такой суммы я никогда не видела» (Зинаида Пастернак, с. 406—407).
19 января 1961-го, то есть спустя месяц после суда в Москве, сведения о процессе просочились на Запад. Издатель «Воздушных путей» Роман Гринберг писал Глебу Струве:
«Сегодня во всех газетах история Ольги Всеволодовны Ивинской и ее дочери Ирины (...).
Когда я писал «уголовное» в кавычках, я, разумеется, не имел в виду, что ОВИ могла совершить что-нибудь преступного в обыденном смысле, а имел в виду, что власти предержащие ей «пришили» что-то такое, чтобы суметь ее приговорить. Вы же знаете, что Россия, может, единственная страна в мире, где выносится приговор до вердикта. А вина ОВ была в глазах партии в том, что она выполняла поручения БЛП для за границы. И кто знает, возможно, что она и помогала мне несколько раз в жизни? Вы ошибочно пишете, что дочь ее, Ирина, тоже приговоренная к трем годам, – дочь от БЛ. Нет, ей было около пяти лет, когда БЛ познакомился с ОВ».
Все газеты стремились напечатать какие-то подробности о скандальном процессе. Обратились и к специалисту по Пастернаку Глебу Струве. Борис Филиппов в письме от 1 февраля 1961 благодарил своего соавтора:
«Я очень рад, что Вы отказались дать статью о Ларе – Ольге Ивинской. Не нравится мне вся эта шумиха: несчастным женщинам она не поможет, а в ней такой непрятный налет базарного интереса к интимной жизни покойного писателя... Думаю, что дата первого знакомства с Ивинской неверна: сведущие люди мне говорили, что Ирина – ДОЧЬ Пастернака. Но кто может проверить – знали ли это хорошо сами сведущие люди?»
Узнав об осуждении матери и дочери, Запад взорвался протестами. Международная кампания в защиту Лары шла по всему миру. Ее поддерживали многие знаменитые фигуры: писатели, ученые, общественные деятели, руководители государств.
Существенные шаги со своей стороны предпринял и Фельтринелли. Пытаясь вызволить Ивинскую, он решил задружиться с Москвой и передал руководству Института Маркса-Энгельса-Ленина оригиналы нескольких писем Пастернака.
«В чем смысл этого жеста? – спрашивает сын издателя Карло. – Вот как объяснил его Поспелову сам Джанджакомо: „Бесполезно говорить вам, насколько по-человечески были важны для меня эти бумаги. Я добровольно передаю их вам, если это решение сможет быть расценено как шаг к закрытию данного дела“» (Карло, с. 183).
Летом 1962 года, отсидев половину срока, на свободу вышла Ирина Емельянова. Сыграло ли какую-то роль заступничество Фельтринелли? Он был уверен, что да:
«Я думаю, – писал он 2 июля 1962 находившемуся в Москве Шеве, – не стоит распространяться о той роли (большой или малой), которую я сыграл в освобождении О. и И. (Фельтринелли поторопился с выводами: Ивинскую отпустят только осенью 1964. – Ив. Т.). Состоялся контакт между здешней и московской партиями. Возможно, я оказал русским услугу, передав им документы, о которых вы знаете. Но Ирина не должна об этом знать» (там же, с. 184).
Конечно, судьбу Зинаиды Николаевны нельзя равнять с драмой Ивинской, но ей тоже досталась горькая участь. В не отправленном письме Хрущеву (5 августа 1963) она так описывала свое положение:
«Я кругом в долгах, и мне еще надо вернуть полученную однажды ссуду Литфонда. За три года вышла одна маленькая книжка стихов Б. Пастернака, и больше никаких договоров с нами, наследниками, не заключают. За многолетние издания различных произведений Б. Пастернака за рубежом в иностранных банках на счету моего мужа лежат деньги, которые могли бы избавить меня от материальных затруднений. Из письма сестры Б. Л., живущей в Англии, мне стало известно, что единственным препятствием перевода денег в СССР итальянский издатель Фельтринелли считает отсутствие разрешения Советского правительства.
(...) Прошу Вас: не оставляйте меня в моем безвыходном положении – очень тяжело на старости лет оказаться необеспеченной, без пенсии и не иметь уверенности в завтрашнем дне и не знать, как расплатиться с долгами» (Зинаида Пастернак, с. 14—15).
Младший сын Пастернака Леонид отговорил мать посылать это письмо.
Как вспоминал старший сын Евгений, «угрозы выселения с дачи, болезни и быстро надвигающаяся старость толкали ее (Зинаиду Николаевну. – Ив. Т.) к тому, чтобы обратиться за помощью к Фельтринелли. Итальянский издатель живо отозвался на ее просьбу».
«Милан, 27 апреля 1965.
Милостивая сударыня,
Я получил Ваше письмо от 12 марта 65 и рад известиям от
Вас.
К сожалению, ответ на Ваши вопросы, который я прилагаю, написан по-итальянски, потому что мне трудно перевести на французский различные юридические термины, которые соответствуют разным вопросам, которые Вы мне задали. Надеюсь, что у Вас не будет трудностей это перевести на русский.
Прошу принять мои уверения в лучших чувствах.
Джанджакомо Фельтринелли» (Континент, № 108,
с. 273—274).
«К письму, – пишет Евгений Пастернак, – был приложен длинный список бумаг, требуемых адвокатами, которые должны были определить официально подтвержденное отсутствие на территории Советского Союза завещания, подписанного покойным, состав законной семьи на момент смерти, отсутствие побочных детей и других законных наследников и разные другие документы, заверенные как союзными, так и республиканскими должностными лицами, налоговые бумаги от всех наследников и всевозможные юридические справки о законах наследного авторского права» (там же, с. 274).
Собрать все это больной Зинаиде Николаевне было не под силу. Она положилась на судьбу.
Между тем, 9 ноября 1964 Лидия Чуковская записала в своем дневнике слова Анны Ахматовой:
«Все радиостанции мира кричат об освобождении Ивинской и Бродского. Для того ли я растила Иосифа, чтобы имя его стояло рядом с именем этой особы... Ладно, приеду в Италию, потом в Оксфорд – и объясню им who is who» (Чуковская, т. 3, с. 249—250).
