class="p1">Или, скажем, верить или не верить такому комментатору как Карабчиевский. Он, кстати, непринуждённо обращаясь чужими слова вполне утверждает, что Астафьев практически собирается установить фашизм на Руси: «
Я отвечу так: конечно, призывает к погрому. Не к убийствам пока, но выселений не избежать, а погром в культуре провозглашен однозначно и без вариантов. …Он иронизирует, Виктор Петрович, с юмором мужик, а ведь так все и есть. И то, что устремления — шовинистические, и лермонтоведы русские, то есть только русские — и в самом деле страшно подумать! И куда же тех, остальных-то, денут? Вышлют? Организуют специальный лагерь? Или просто уволят и всем поголовно велят заниматься Шолом-Алейхемом? И только ли евреев будет касаться этот новый порядок? Он ведь не пишет «русские, ну и грузины». Значит, Ираклий Луарсабович — тоже? А книги, статьи, что — уничтожить? А открытия, добытые данные — не принимать во внимание? Масса вопросов. А как с полукровками?» — ну и «Ведь это впервые за много лет сконцентрировалась в небольшом документе вся коллективная пошлость и злоба», и под конец пишет «
И, Господи, какая всеохватная, тотальная пошлость, какая тоскливая, серая муть! (О кошмар, о ужас!..) И кстати, ловит он рыбку — в мутной воде, в застойном, загнившем водохранилище. Не странно ли, что такому любителю всяких намеков не пришла на ум эта явная и простая символика?»
Так или иначе, Эйдельман и Астафьев обменялись несколькими письмами, которые сейчас широко доступны, а тогда распространялись в слепой машинописи как последние образцы Самиздата. Когда принимаешься читать их сейчас, тексты этих писем оставляют очень странное впечатление.
Это похоже на сетевой флейм, когда опытный и расчётливый человек начинает дразнить сварливого старика на потеху публике. Совершенно непонятно, кстати, как эта переписка попала в печать — то есть в прибалтийский журнал «Даугава». Эйдельман как-то невнятно отнекивался, и говорил, что само собой, помимо него, но это всё ужасно неубедительно, и не очень улучшает его позицию.
Извините, если кого обидел.
15 сентября 2006
История про травлю медведей
Итак, сибирского медведя начали дразнить. Медведь был стар, облезл и сварлив. Он был трёпан жизнью и неискушён в этой, почти сетевой полемике — отвечал в частном порядке, безо всяких оглядок, и наговорил много искренних, но не политкорректных вещей.
В результате, как только он вылез из своей берлоги, его начали травить — причём так, что мало не показалось.
Тут ведь ещё какая беда — травля общественная всё же отличается от травли государственной. Если государство травит человека, то русское общество привито от этого страшной прививкой. Оттого, в головах срабатывает некий переключатель и хочется самому страшному упырю и душегубцу кинуть мимо конвоя буханку хлеба или собрать несколько денег на пропитание.
А вот когда просвещённое общество травит человека, то чаще всего он встречает мало сочувствия. Потому как либеральный человек травит умеючи, он одарён чувством к слову, и делает это от души, а не за унылый казённый оклад.
И народ останавливается в недоумении, хлеб замирает в руке и сочувствие истончается. Сочувствие обычно проявляют как раз душегубцы, которые обычно тут как тут, и сразу же кричат: «Айда тогда к нам!».
Так в своё время Герцен травил Некрасова — человека и в самом деле не самого приятного, но история либеральной травли которого стала очень показательной.
Беда была не в том, что либералы оказались неотличимы от консерваторов как свиньи и люди в романе Оруэлла, не в том, даже, что демократические пропагандисты пользовались теми же методами и приёмами, что и советские партийные функционеры, а в печальном свойстве человеческой массы, которое одно является инвариантом во времени.
Потом произошло, что и должно — все как-то начали безумно сожалеть — сожалеть начала часть грузинов, травивших Астафьева, сожалел и Эйдельман, и в пересказе Андрея Битова это выглядело как «Ведь эта история, переписка с Эдельманом, когда его обвинили в антисемитизме, между прочим, это довольно трудно выносимое обвинение. Эдельман, кстати, и мне говорил: ну черт попутал, не тому, не так подговорили. В общем, подставили, что называется, позициями заведомыми двух порядочных людей в совершенно непорядочную историю. Опубликовал повесть, в которой нашли антисемитские мотивы и с готовностью пошли его терзать, а Эдельмана, как человека честного, подставили возмутиться. Короче говоря, нормальная возня невидимой двухпартийности, которой Астафьев, как порядочный человек, не имел никакого отношения». Потом Борис Мессерер говорил, что «шумевшем рассказе о Пицунде “Ловля пескарей” и имелся определенный, стихийно возникший раздражитель для грузин, то он легко оправдываем тем, что в характере Виктора Петровича было, конечно, незнание многих условностей кавказского этикета, или, я бы сказал, подробностей грузинского уклада жизни. Ведь если бы он знал грузин лучше и точнее, то, конечно, это недоразумение быстро исчерпалось бы само собой, а не возникло в такой обостренной форме и не заняло бы на какой-то период совершенно неподобающее место в умах столичной публики».
Но я-то помню, как это выглядело тогда. Тогда это выглядело как «Мочи антисемита!» — и сомнений никаких ни у кого не было, что должен делать интеллигентный человек.
Извините, если кого обидел.
15 сентября 2006
История про переписанный рассказ
Прошло ещё несколько лет, и Астафьев перед смерть переписал свой рассказ — сделал он это, на мой взгляд зря. Потому что блестящее стихотворение в прозе обросло огромным количеством всяких пояснений и дополнений.
Например, Астафьев рассказывает про то, как поругался с редакцией журнала «Наш современник» и редактором Сергеем Викуловым. Читатель, знаешь ли ты, кто такой Сергей Викулов?
Нет, хочешь ли это ты знать, а? Так я тебе расскажу: это поэт, что родился в 1922 году и умер в июле этого года, первую книгу издал в 1949 году, так же опубликовал поэтические книги лирики. "Черемуха у окна" (1966), "Остался в поле след" (1979), "Всходы" (1982), поэму "Ив-гора" (1970), "Дума о Родине" (1977) и был сначала заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия», а потом главным редактором журнала "Наш современник" (1968-89).
Ну что, ты доволен, читатель? Или ты ещё хочешь прочитать о нём десяток страниц? Или, может тебе нужнее пронзительный рассказ о том как писатель Астафьев сидит в вологодской глуши, в непролазной местности, где спилили даже деревянные столбы линии электропередач, а бетонные поставить забыли, где он с тоской поглядывает на ружьё, и это очень всерьёз — и тут к нему приходит сквозь непролазную грязь грузин-переводчик, и сибиряк отмечает ухватистось грузина в охоте, а
