типовой образ китайца есть в голове всякого европейца).
Образ этот, увы, неважный. Это эскапист с деревянным мечом, замкнутый, и что важно — ужасно обидчивый. Это часто подросток, что ходит причудливой одежде, привлекает внимание и закрепляет образ.
При этом этот «типовой», масскультурный толкиенист (фактически — симулякр толкиениста) считает, что он единственный наследник британского профессора, очень ревниво относится ко всяким суждениям о нём и его книгах.
Со временем слова «толкиенист» и «толканутые» стало нарицательным. Можно до хрипоты доказывать, что в июне 1941 года границу СССР пересекли не фашисты, а национал-социалисты, что фашизм — это Дуче, марш на Рим, и прочие дела. Но язык уже это в себя принял, и как выковыривать — не понятно.
Фальшивых казаков, нацепивших фантастические мундиры и невесть откуда взявшиеся ордена, тоже звали «толкиенистами». И честных реконструкторов. И любителей расшитых блёстками длинных бархатных платьев. Та же судьба была и у любых ряженых. Причём ряженые то и дело оказываются в гуще событий — на демонстрациях и городских праздниках. Видовым качеством толкиениста сторонний наблюдатель считает, жизнь в придуманной реальности. Но оказалось, что внутри этих самых толкиенистов — десятки направлений, часто даже враждующих друг с другом, и некоторые и вовсе не имеют отношения к книгам инклинга. И, ужаснувшись или рассмеявшись, обывателю хочется сказать: «Чума на все ваши тридцать два дома. Толкиенисты вы все и есть, скажите спасибо, что не говорю «толканутые»».
Термин живёт, термин не очень приятный, но что делать. Возможно, он бы и ушёл, растворился бы среди других терминов, обобщающих каких-то людей, но вот беда — сами толкиенисты, так сказать, подлинные, этому мешают.
Они с упорством, достойным лучшего применения, начинают болезненно реагировать на действительные и вымышленные оскорбления. Рассказ О’Генри «Клад» начинается со слов «Дураки бывают разные. Нет, попрошу не вставать с места, пока вас не вызвали». Толкиенисты, подлинные и мнимые, норовят вскакивать и бежать со своими мечами по любому поводу. Понятно, что часто их вызывают специально, и они всегда оправдывают надежды публики.
Хотел бы я сиять заставить заново величественное слово «толкиенист», да у активных толкиенистов, которых я вижу сейчас, (мне, может, не везёт) отсутствует чувство юмора — по крайней мере, в рамках таких перепалок. Чрезвычайная серьёзность их стойки с деревянным мечом только усугубляет положение. Отсутствие чувства юмора всегда губит образ любой группы. Вот беда-то какая.
Извините, если кого обидел.
04 ноября 2006
История про разговоры DCLI
— Сегодня собирался сделать что-то полезное людям. И сейчас вот даже хотел — но на пути моём оказались белые грузди. Выпил водки, сел груздей — и обрушились все планы, будто въездные ворота обломовской усадьбы. Гори оно всё неопалимым огнём.
На моем пути, едва я собираюсь написать что-нибудь ценное для истории литературы, тоже перманентно возникают белые грузди в разных обличиях.
Кстати, пищевые запреты служили очень четким способом разделения культур, а потому монголам приписывалось питание сырым человеческим мясом… Их [жертвами] трупами вожди со своими и прочими лотофагами, словно хлебом питались, [и] оставили они коршунам одни кости… коршуны побрезговали тем, чтобы доесть случайно оставшиеся куски плоти. А женщин старых и безобразных они отдавали, как дневной паек, на съедение так называемым людоедам; русские же обвиняли половцев в поедании хомяков и сусликов, а с лицами латинской веры нельзя было есть и пить из одного сосуда, либо принимать пищу из их рук. Определение для католиков едят они со псами; едят диких коней и ослов и удавленину, и мертвечину, и медведину, и бобровину, и хвост бобров. Кстати, комиссия из монахов ордена Св. Иеронима, посланная для установления человеческой природы индейцев Латинской Америки, отказывала им в праве быть людьми тоже на основании: они едят человеческое мясо, у них нет правосудия, они ходят нагишом, едят сырыми блох, пауков и червей.
— Вывод разумный, но для большинства запоздалый. У меня, пожалуй, уже не получится применить — на картошке вырос. То есть, плов кушаю, но жить на нем не смогу.
— А я вот тоже вырос на картошке, а всё последнее лето прожил на японской кухне. И дальше бы жил с нескрываемым наслаждением, да деньги вышли.
Извините, если кого обидел.
06 ноября 2006
История про разговоры DCLI
— Я бы назвала ребёнка Хлеб.
— Глеб?
— Нет, Хлеб. Хлеб хорошее имя, а сейчас можно называть по-разному.
— …
— Надо было бы переписываться.
— Видишь ли, я бы рад переписываться, но ты не отвечаешь на письма.
— Ну, знаешь! Последнее письмо, на которое я не ответила, было два года назад.
— Сильный аргумент.
Извините, если кого обидел.
06 ноября 2006
История про разговоры DCLII
— Шалун.
— Дык ёпта.
Извините, если кого обидел.
06 ноября 2006
История про разговоры DCLV
— Тут, видишь ли, мы имеем дело с синтетическим явлением: есть косноязычие, не бывшее косноязычием в момент написания. Все эти кальки с французских и прочих (южнорусских и прочих диалектов), локальные фразеологизмы. и проч.
Есть косноязычие, которое было косноязычием уже тогда, но советская школа старалась его затушевать — то есть, существовал принцип всеобъемлющей прелести [у гения всё прекрасненько — и стильчик, и сюжетик, и мыслишки, и семейка] (и теперь происходят наши открытия). Выясняется, что у гения мыслишки могут быть так себе, а сюжетик и стильчик — очень даже ничего. Или даже только стильчик.
И всем это ужасно поразительно, хотя ничего поразительного в этом не наблюдается.
Наконец, есть косноязычие, что считается косноязычием индивидуально. (Тут вообще как спор двух человек, которые стоят по разные стороны цифры, нарисованной на асфальте. "Шесть"! — кричит один. "Девять"! — не соглашается другой.
На мой взгляд, тут зачёт по очкам — не добрав в одном, можно добрать в другом. Даже "настоящие" огрехи стиля могут искупиться его внутренней силой. Это, впрочем, банальность.
— Ну, тогда возьми круглый стол овальной формы-то! Тем более, вы его и издавали — после того, как сериал сделали.
— После сериала всех хорошо издают. А круглый стол овальной формы — взял бы непременно, вот только куда мне его поставить? Я издавал пару раз того самого товарища, который настолько любит словосочетание "бОльшая половина", что употребляет его по нескольку раз на четыре авторских листа текста.
— Пронин? Деревянко? Руденко?
— Я детективов не издаю, господь с тобою.
— Ну, собственно, спор возник именно из этого. Я просто пыталса доказать товарищу Нестерову, что при желании за пять минут из любого классика можно
