при покупке туфель, а затем жалеет о своем выборе. Ее муж говорит, что она просто повсюду видит двусмысленность. На самом деле она очень стильно одевается.
Ее публичная роль – это маскарад, потому что она чувствует, что на самом деле не играет в эту игру, она всего лишь зритель, а не участник, как если бы она смотрела фильм о сфере медицины. Ее коллеги, серьезно относящиеся к иерархии, считают, что она уважает принцип старшинства – иногда может пошутить, но сохраняет дистанцию. Она говорит, что ее отношения с ними – это не отношения. Ее муж думает, что она использует работу как способ отвлечься от своих внутренних тревог.
Но так устроен мир. Частная жизнь хранит свои тайны, даже когда ее фрагменты вылезают на свет. Нет никого, кто не был бы тайной.
В детстве у нее не было друзей, она притворялась, что играет с другими девочками, чтобы учительница этого не знала. С восьми лет она запиралась в комнате и писала стихи. Она изучала медицину без явной причины, без особого чувства призвания. Просто однажды она не смогла остановиться, не смогла довольствоваться «посредственностью», не захотела стать врачом общей практики, не хотела разочаровывать родителей и преподавателей. Знания всегда стимулируют новые знания и азарт открытий. Теперь ее специальность позволяет ей применять все новые методы, и ей нравится ручная сторона хирургии, ее «мастерство»: операция «подобна выдавливанию теста в форму».
Но в принципе хирургия – это техническая специальность. Эмоциям здесь не место. И все же именно «эмоции не дают нам умереть от скуки; мы без них ничто. В жизни не было бы никакого интереса, если бы не они». Ее в них мучает то, что она не может решить, являются ли люди просто отрывками эмоций, соединенными вместе, марионетками внешних сил; насколько они способны изменить свою судьбу и предопределены ли чувства от рождения. В свободное время она пишет рассказы, и это дает ей возможность решать судьбы созданных ею персонажей, которые по большей части изо всех сил пытаются избежать своей участи. Больше всего она хочет иметь контроль над собственной жизнью, над всеми своими тревогами. Написанные с большой силой и чувством, ее рассказы демонстрируют свободу воображения и всегда заканчиваются неожиданно, интригующе. Иногда она пишет у себя в кабинете и чувствует себя виноватой из-за того, что маскируется под врача, с именной табличкой и учеными степенями на двери: что бы о ней подумали люди, если бы знали, что ее мысли где-то в другом месте? Ее следующая книга будет о самозванце. Издатели часто возвращают романы неизвестных авторов непрочитанными, но один из них проявил интерес. Пока она не сможет посвятить себя литературе, она будет задыхаться. Она сама иллюстрировала свои произведения, потому что она еще и художница с самобытным стилем. На ее портретах нередко часть тела находится за пределами холста, люди как бы пытаются вырваться из кадра. И свои стихи она положила на музыку, будучи еще и композитором. Когда она училась в медицинском, она подрабатывала джазовой пианисткой в баре (ее мать об этом так и не узнала), потому что, доставляя удовольствие другим, становишься радостнее сам, и ей нравится, когда ее артистический талант получает признание. Только в искусстве растворяется маска холодности, та видимость совершенного самообладания, которую считывает внешний мир и на которую купился даже ее начальник, сказав: «Ты никогда не нервничаешь». Принцип организации рабочего процесса редко дает людям возможность проявить себя. Она хочет не повышения по службе, которое ей скорее навязали, и не увеличения ответственности, а сорока восьми часов в сутках. Ее чувство пустоты хуже жажды или голода. Его можно заполнить только еще большим количеством времени, чем есть в мире. Невозможно усмирить эмоции.
Пообещав себе, что станет матерью только после того, как самореализуется, она отложила рождение детей. Для большинства матерей ребенок – это их шедевр, но, когда она наконец родила своих, она решила, что они не будут мешать ей писать, не станут главной целью ее жизни. «Дети дарили мне очень много радости… Я нахожу в них поэзию, юмор и воображение, и я люблю их, но я не такая мать, которая их балует. Жаль, что я не мужчина, тогда я могла бы уделять детям меньше времени, хотя мне нравится проводить с ними время». И конечно же, ее тревожит, что она способна изменить судьбу другого существа: если бы она только могла посвятить себя тому, чтобы вселить в детей уверенность в себе…
Ее муж задается вопросом, не убивает ли женщин эмансипация, давая им весь этот выбор. Конечно, мужчины тоже изматывают себя, пытаясь соответствовать всем ожиданиям, успеть все, что они хотят сделать. У него нет никаких шансов на годичный перерыв в работе, как и у нее. Почему? «Это невозможно». В конечном счете это страх потерять свое место, нарушить привычный уклад, обидеть начальство созданием проблем: она даже не решилась взять декретный отпуск. Чтобы изменить одну привычку, необходимо изменить множество других.
Моя героиня не пожелала назвать своего имени. Она попросила меня о встрече, но рассказала мне больше, чем следовало бы в мире, где пациенты и работодатели не хотят, чтобы у их врачей были эмоции. Мне хотелось бы сказать, кто она, потому что я надеюсь, что однажды она прославится как писатель и художник. Когда это произойдет, я смогу назвать ее, и ее пациенты будут гордиться, что их лечил такой выдающийся человек, гораздо большего масштаба, чем просто профессионал в одной отдельной сфере.
Как могут люди считать себя свободными, если в их жизни нет такого места, где от них ничего не ждут, и если они постоянно опаздывают и торопятся? Два столетия назад лилипуты заметили, что богом Гулливера были его часы и что «он редко делал что-то, не посоветовавшись с ними, и говорил, что они указывают время для каждого действия в его жизни». Монтескье философствовал, что англичане невежливы, потому что «они занятые люди, у которых нет времени даже приподнять шляпу при встрече». Времени было мало даже в этот вроде бы расслабленный век. Так какой же шанс избежать его давления сегодня?
Автор книги «Почему суперженщины сыты по горло» Мишель Фитусси (звездный обозреватель журнала Elle) делает вывод от их имени: «Больше всего на свете нам не хватает времени». Но она не видит выхода. Пока мужчины-миллионеры готовы пожертвовать своими семьями ради карьеры, суперженщины, по ее словам, полны решимости добиться идеала в каждой из своих ролей, отказываясь выбирать между тем, чтобы быть полезными, красивыми, умными, забавными, трудолюбивыми, жесткими в бизнесе и очень изысканными. «Тюремные решетки изменились. В прошлом, прикованные к мужчинам… мы боролись за справедливость. Сегодня мы связываем себя сами… Желание восхищать стало для нас тяжелым наркотиком». Она не видит надежды ни для своего поколения, ни для поколения своих дочерей: может быть, хотя бы ее внучки догадаются…
До изобретения часов разочарование имело другую форму. Время тогда не состояло из маленьких кусочков, часов и минут, которые нужно беречь и считать, а было подобно огромному облаку, окутывающему землю, и человечество ждало, пока оно рассеется. Прошлое было частью настоящего, люди жили в окружении воображаемых предков и мифических героев, которые казались такими же живыми, как и они сами. Часто они не знали точно, сколько им лет, будучи больше озабочены смертью, чем временем, которое было всего лишь музыкой, возвещающей о новой вечной жизни. В каждой цивилизации были свои предсказания относительно того, сколько времени потребуется, чтобы наступила вечность. Индусы избавили себя от текущего беспокойства, поскольку думали, что это произойдет через 300 миллионов лет, китайцы настаивали на том, что время движется по кругу (циклами по 129 тысяч лет, сказал Шао Юн), так что ничего по сути не меняется, а зороастрийцы говорили, что Богу потребовалось 3000 лет только для того, чтобы сотворить мир.
Затем евреи изобрели новую идею времени, которая была принята всеми современными обществами: они четко отделили
