прошлое от настоящего. Заключив договор с Богом, они рассчитывали на его исполнение в будущем, не на небе, а в этом мире. Они первыми представили себе время, когда будет установлена справедливость, когда пустыни станут плодородными и еда, и питье будут в изобилии для всех. Это видение было их ответом на преследования и началом новой традиции мечтаний о будущем, простирающейся от Книги Даниила до средневековых ересей, социалистических утопий, промышленных революций и научной фантастики. Первые христиане вслед за евреями обещали человечеству лучшее будущее, пока у них не появилась устоявшаяся и мощная церковь, заинтересованная в таком мире, каков он есть. В 431 году н. э. они объявили веру в Тысячелетнее царство ересью [35]. Вместо этого они настаивали, что этот мир был создан всего на 6000 лет и, несомненно, очень скоро погибнет.
Так что большинство из когда-либо живших на Земле людей не особо беспокоило течение времени. Современное представление о времени своеобразно, поскольку подразумевает принципиально новое ощущение, что если что-то произошло, то оно уходит навсегда, что время означает перемены и, следовательно, нестабильность. Люди радовались регулярному тиканью часов, их неизменным привычкам, их тирании, потому что это успокаивало их в этой новой нестабильности. Тирания началась как освобождение, как и многие другие виды тирании. Средневековые монастыри первыми определили для каждой минуты дня и ночи фиксированную обязанность, чтобы избавить людей от переживаний из-за того, что они не знают, чем себя занять, и от соблазнов праздности. Но некоторые считали, что цена спокойствия слишком высока. Рабле возражал: «Никогда я не подчинюсь часам; часы созданы для человека, а не человек для часов». Он употребил слово «часы» в смысле отрезков времени, которые люди только начинали осознавать. «Я отношусь к своим часам как к стременам, укорачиваю или удлиняю их по своему усмотрению». Он предупредил о ссоре между добродушными и дисциплинированными, которая продлится несколько столетий, пока часы не победят. Но теперь эта победа подверглась сомнению.
В 1481 году некоторые жители Лиона подали прошение об установке городских часов в надежде, что это позволит им «вести более упорядоченную жизнь» и, таким образом, быть «счастливыми и довольными». Городские купцы и промышленники стали главными сторонниками точного хронометража. После строительства соборов они воздвигли башни с часами с той же целью – показать, что в мире есть порядок. Строительство башни с часами в Страсбурге началось в 1527 году, шло двадцать семь лет и, возможно, действительно способствовало порядку в жизни горожан. Но только в 1770-е годы вошло в обиход слово «пунктуальность», означающее точность до минуты. Огромные усилия были потрачены на то, чтобы убедить фабричных рабочих считать подчинение времени достоинством. В начале промышленной революции один шотландский фабрикант писал о «крайнем отвращении со стороны людей к любому обычному графику или регулярным видам деятельности», а также о непонимании того, что «они не могут входить и выходить, когда им заблагорассудится, и устраивать себе праздники, когда захотят».
Однако регулярность так и не стала до конца решением проблемы управления временем. То же и с экономией времени, к чему японские императоры впервые призвали своих подданных в указах, изданных в XVII веке, поскольку даже самых эффективных людей по-прежнему беспокоил слишком плотный график. Борьба со временем ради того, чтобы оставаться вечно молодым, не привела к победе. Не помогло и убийство времени, потому что скучающих людей стало больше, чем когда-либо, да и в итоге всегда время убивает тебя. Сейчас существует бюрократия, обеспечивающая соблюдение закона Паркинсона, согласно которому времени никогда не будет достаточно, а работа всегда будет множиться и заполнять все имеющееся время. Древнее китайское поверье о том, что частые половые сношения повышают продолжительность жизни, еще пропагандировали проститутки в Лондоне XVIII века, обращаясь к клиентам со словами: «Сэр, можно я заведу ваши часы?». Но ни заполняя время удовольствиями, ни при помощи долгожительства, ни уменьшением рабочего дня современные люди не сумели установить идеальные отношения со временем.
Корова ест 22 часа в сутки. Это естественный способ провести время? Комнатная муха тратит всего треть времени на еду и 40 процентов на отдых, из них 12 процентов уходит на праздные прогулки или полеты, а 14 – на уход за собой. Это о самке мухи. Самец меньше отдыхает и ест быстрее, поэтому 24 процента времени он отводит прогулкам и целых 20 процентов – уходу за собой. В сумме это составляет 44 процента досуга. После многих столетий борьбы жители Запада добились не большего. Они не смогли сократить количество сна, который по-прежнему отнимает 40 процентов их жизни. Им действительно удалось сократить время, затрачиваемое на работу, примерно до 10 процентов – всего около 60 тысяч часов, или семи лет, что составляло половину рабочего времени в 1945 году, – но теперь им приходится добавлять около 12 процентов на образование, необходимое для того, чтобы подготовиться к работе, и значительную часть на поездки (8 процентов, всего шесть лет, уходит на дорогу до работы и обратно). В результате на отдых, прогулки, полеты и вообще ничегонеделание остается менее 30 процентов.
Уильям Гроссин, посвятивший много лет изучению того, как французы проводят свое время, обнаружил, что у двух третей весьма напряженные отношения со временем, и больше всего недовольны образованные и богатые. Чем шире выбор перед ними и чем больше у них желаний, тем меньше времени они уделяют каждому варианту. Досуг стал организованным, а возможности настолько расширились и они настолько соблазнительны, что их не хочется упускать, а о свободе и речи не идет. Желание жить как можно более полной жизнью поставило людей перед той же дилеммой, что и дафнию (водяную блоху), которая живет 108 дней при 8 ℃, но лишь 26 дней при 28 ℃, когда ее сердце бьется почти в четыре раза быстрее, хотя в обоих случаях общее количество ударов равно примерно 15 миллионам. Технологии стали учащенным сердцебиением, они ужали работу по дому, путешествия, развлечения и втискивают в освободившийся временной слот все больше и больше нового. Никто не ожидал, что это создаст ощущение, будто жизнь течет слишком быстро.
Другой социолог, Штетцель, утверждал, что гораздо большая часть французов спокойно относится ко времени (36 процентов), но он включил сюда много безработных. Гроссин, изучавший только работающих, обнаружил лишь 7 процентов полностью расслабленных людей. Он пришел к выводу, что напряжение, строгость и монотонность работы оказывают решающее влияние на то, как люди проводят остальную часть своего времени: одни становятся пассивными, теряют способность контролировать свой досуг, тогда как другие вынуждены восставать против ограничений, навязываемых в рабочее время. Бунтари – это прежде всего молодежь, не поддавшаяся попыткам дисциплинировать их в школе. Они демонстрируют сопротивление тем, насколько приветствуют неожиданные события и возможности. Среди населения Франции в целом 42 процента рады неожиданным событиям, а 3,8 процента – нет. Остальные затрудняются ответить. Такое разделение неудивительно. Но 68 процентов людей в возрасте от 20 до 25 лет любят неожиданности. А вторая категория таких людей – женщины: неожиданностям рада каждая вторая, в отличие от мужчин, чей соответствующий показатель – одна треть. Союз женщин с молодежью, выступающей за импровизацию и против жестких планов, от которых невозможно уклониться, действительно представляет собой новую гремучую смесь. Но она не взорвется до тех пор, пока они не смогут соединить целеустремленность с желанием оставить возможности открытыми.
Более того, их воодушевление переменами не означает, что они изменятся. По мере взросления многие становятся более дисциплинированными: половина французских холостяков и семейных пар без детей не едят в определенные часы, но чем больше у них детей, тем регулярнее они принимают пищу. Значение регулярных привычек, утверждает Гроссин, состоит в том, что они сопровождаются принятием ограничений, большим реализмом, меньшими ожиданиями, меньшими надеждами на лучшее будущее. Когда люди учатся делать то, чего от них ожидают, они перестают считать эти требования тираническими. На самом деле они находят определенную свободу в том, что их недоброжелатели называют самоуспокоением. Среди французов 45 процентов по подсчетам Гроссина, ведут упорядоченную жизнь, а 22 процента – довольно упорядоченную. Учитывая такую разницу, неудивительно, что о новых решениях проблемы чрезмерной занятости всерьез не задумываются. Две трети не могут себе представить работу менее тридцати часов в неделю. У них
