там она не нашла свободы. Министр приветствовал новых студентов словами: «Вы солдаты без формы», что означало: от них ожидается полное послушание, все контакты с иностранцами запрещены. У Вэй-лин было много друзей-иностранцев, и французский язык она изучала именно потому, что для нее иностранцы были отдушиной. Ее новые товарищи, заинтересованные только в карьерном росте, пришлись ей не по душе. Она отказалась вступать в Коммунистическую партию, хотя это дало бы ей ключ к успеху, но дать клятву, поднять руку, что за партию готов пожертвовать жизнью, для нее было слишком. Они говорили, что она эгоистка, индивидуалистка. У брата Вэй-лин не было ни ее проблем, ни ее сомнений: «В отличие от меня, он не чувствует себя неуютно в обществе полного равенства, где от всех ожидают одного и того же, и, если ты делаешь больше других, тебе завидуют и отказывают в награде, а награду всегда нужно делить с другими; где приходится идти на компромисс с начальством, а начальники часто глупцы, или члены партии, или люди со связями, которые соглашаются подчиняться и их выбирают начальниками, потому что они делают то, чего от них ожидают. Коммунисты хорошо разбираются в характерах людей и дают работу только конформистам».
Для Вэй-лин тот факт, что она родилась в Китае, означает принадлежность к семье, которой она хочет быть такой же преданной и благодарной (какие бы у нее ни были с ней разногласия), как и своим родителям. Нелояльные китайцы, совершающие «скандальные поступки» никогда не смогут об этом забыть: «Это позор до конца жизни. Я смелая: я знаю, когда наступать, но и когда лучше уступить. Нонконформисты должны бороться, но разрывать отношения со своей страной – ошибка». Вэй-лин удалось найти работу, где царила толерантная атмосфера и политические дискуссии проводились лишь раз в неделю. Она познакомилась с поэтами и кинематографистами, съездила во Францию. После событий на площади Тяньаньмэнь [36] она решила остаться за границей, но сохранила хорошие отношения со своими китайскими преподавателями. Она сама оплатила авиабилет из Китая, чтобы на нее не было никаких оснований жаловаться; она хочет регулярно приезжать повидаться с семьей.
Сейчас Вэй-лин собирается замуж за француза, но ею движет не безумная любовь. Она строит семью нового типа: «Отношения между французами и китайцами имеют свои ограничения. Если бы я вела себя со своим женихом так, как принято у китайцев, мы бы расстались. Он полностью француз. Мне приходится прилагать усилия, вести себя как француженка, и иногда это меня раздражает. Я пытаюсь объяснить, но накапливаются мелкие инциденты. Он ест сыр, я ему его покупаю. Но когда он идет за покупками, он забывает, что я китаянка и мне нужны соя и рис. Его отец работает за границей, а мать живет одна в 350 километрах от них. На его месте я бы звонила ей раз в неделю, приглашала ее на каникулы, покупала ей подарки, но он звонит только раз в месяц. Он не понимает, что, когда я получаю письмо от мамы, я очень радуюсь: звоню ему на работу, спрашиваю, какой подарок ей отправить, а он отвечает: “Но я работаю, у меня сейчас сидят клиенты”». Ей очень нужно, чтобы в ее семье было больше вежливости по отношению к родственникам и друзьям.
Объединяет ее прежнюю и новую семью понятие о справедливости. Это качество, которое она уважает в своем женихе. Китайцы, утверждает она, в большей степени оппортунисты, более склонны к компромиссам, считают, что человек должен вести себя соответственно обстоятельствам. Именно так пылкие коммунисты смогли наладить капиталистический бизнес: «Китайцы легко адаптируются в том смысле, в каком жители Запада не могут приспособиться на Востоке. Это все оттого, что у них не один бог, а свинья в одной деревне и лошадь в другой; их боги олицетворяют равновесие, компромисс, конформизм. Среди французов, конечно, есть прагматики, которых интересуют только деньги, но есть и люди с глубокой верой, и это меня восхищает».
Вэй-лин готовится стать протестанткой, потому что ее жених протестант. Сама она неверующая, но «религия – основа цивилизации, и если я хочу понять цивилизацию, то должна понять и религию». По ее мнению, привлекательность протестантизма, в отличие от католицизма, в том, что в нем есть множество способов приблизиться к Богу и что любовь к Богу похожа на любовь детей и родителей. «Мой опыт вселил в меня что-то вроде веры».
В Китае, по ее словам, она никогда не была «полностью китаянкой»: она развивалась, училась и меняла свое поведение. Некоторые китайцы считают, что она их предала. Но «мне неудобно, когда меня спрашивают, китаянка я или француженка: я хочу быть самой собой». Это, конечно, все более распространенное стремление. Вэй-лин относится к огромной новой нации людей, которые не принадлежат полностью никому и ни к какой стране.
По ее словам, по стандартам некоторых жителей Китая ее жених неподходящий муж, потому что он «эгоист». Старомодный китайский критерий хорошего мужа заключается в том, что он должен быть нежен со своей женой, иметь хорошее социальное и финансовое положение и быть честным. Однако, когда она перечисляет хорошие качества своего жениха, на первое место она ставит то, что он умен.
Сандрин все свое детство мечтала сбежать из дома по разным причинам. Ее история может показаться совершенно отличной от истории Вэй-лин, но у них очень схожие стремления. Мать Сандрин умерла, когда той было шесть лет, и отец женился на женщине, которая, по ее словам, ненавидела ее: «Я всегда всем мешала». Тогда она задумалась о том, как она хочет жить дальше. Она видится со своим отцом всего три-четыре раза в год и не считает его легким в общении и близким ей по духу. Он не плохой человек, говорит она, просто ему не хватает смелости. «Он не хочет, чтобы что-то нарушало привычный уклад, вплоть до того, что он отгораживается от жизни; но, конечно, он так не считает, он говорит, что ему приятно меня видеть, но не выказывает своей привязанности конкретными поступками и не пойдет ни на какой риск, чтобы помочь мне». Сандрин хочет, чтобы привязанность явно демонстрировалась. Иногда она думает, что ей вообще не следует иметь с ним ничего общего.
Так что она тоже решила создать другую семью. Она «удочерилась» к пожилой женщине и считает ее матерью. Независимость ее суждений несомненна, но она даже не пытается добиться эмоциональной независимости. Она развелась с мужем, когда он стал мешать ей контролировать свою жизнь. Она пыталась жить одна четыре года, но ей не хватало радости от того, чтобы делиться с кем-то, делать что-то вместе, чтобы ее кто-то слушал. Сейчас она живет с мужчиной, с которым ей нравится быть рядом, иностранным журналистом, и он часто ездит за границу. «Телефон – мой якорь». Он – ее моральная поддержка, источник вдохновения. «Он на первом месте. Мне нужно, чтобы меня окружала любовь. Я не могу жертвовать всем ради работы. Мне не важны ни деньги, ни власть».
Однако Сандрин часто проводит с ним меньше времени, чем со своей деловой партнершей, о которой она говорит: «У нас одинаковые этические установки, одни и те же взгляды на то, как вести переговоры, чего мы не будем делать, одна и та же решимость не добиваться желаемого ложью. Я знаю, что она справится с любой проблемой, если меня не будет. Мне нравится делиться и важно опираться на людей, которым я доверяю». Ее коллега, по сути, ей как сестра.
Раньше Сандрин работала с французскими властями, помогая спасать французскую культуру от перспективы быть похороненной заживо на том же кладбище, где покоится забытое наследие ассирийцев, майя и других мертвых цивилизаций. Ее работа заключалась в том, чтобы убеждать людей время от времени смотреть французские фильмы, какими бы непонятными они ни были, чтобы спасти их от зависимости от Голливуда. Но женщина, под чьим началом она работала, командовала, как авторитарный родитель: «Я была ее рабыней. Она хотела быть Пигмалионом. Она даже говорила мне, как одеваться, расспрашивала о моей личной жизни, принимала ту или иную сторону в моих разногласиях с мужем. Она хотела меня изменить. Как-то она сказала: “Без меня ты никто”.
