чтения углублённым переводом на русский и многослойной работой редакторов. Но тут не тот случай: мне показалось, что неточности, небрежности и выдуманная история внутри книги о Риме, будто стальная арматура внутри железобетона, — можно её теоретически выковыривать, заливать полости жидким цементом, но человечество к этому пока не готово. А редактура не всесильна.
Это уже спор о том, как ведёт себя ложка дёгтя в бочке с мёдом (если даже предположить, что перед нами бочка именно с мёдом). Но это и важная проблема научной (и просто) редактуры в книгах (которую все обсуждают яростно и отчаянно, потому что уже ничего не исправишь).
В-шестых, интересно, как сейчас поглощается и переваривается искусство. Есть такое сложное понятие «эпистемологическая неуверенность» [242] — ну а что делать? Тема такая, что спорщики о Риме, Диоскурах, экскурсоводах и прочем, то и дело произносили слова типа «онтологично» и не стеснялись выражений вроде «имплицитные свойства». То есть мне интересно, как люди определяют, нравится им книга или нет — такое впечатление, что они ориентируются не на себя, а на внешние поля: на княгиню Марию Алексеевну, общее дыхание времени, на то, есть ли в тексте Путин или Донбасс, на слово «имплицитный», наконец. Причём в какой-то момент желание определиться напоминает переохлаждённую воду — раз и пошло ураганное образование льда-признания. Пример книги про Рим очень поучителен, потому что любители её и её автора совершенно искренни, и я первый брошу камень в того, кто станет говорить, что они проплачены.
В-седьмых, и в последних, эта история — назидание. И я, помимо прочих, написал несколько книг на грани художественного вымысла и культурологических идей. Такие книги — как стеклянные дома: страшно швыряться камнями в кого-то, ведь все всё равно путают детали и имена. Вопрос количества этих ошибок и того, насколько они встроены в текст. Что, я не путал? Путал и стыдился потом. Но тут начинает действовать главный принцип работы над ошибками. Не «так это выглядит в моём написании», а стремление к недостижимому совершенству. Идеальный текст невозможен, но пробовать-то надо. А так-то ничего необычного в этой полезной истории нет — традиционные для Третьего Рима споры, но отчего ж не извлечь из них пользу? Спокойно и без волнения.
21.01.2019
Скажи мне, кто твой френд (о политике чтения в социальных сетях)
Социальным сетям у нас уже лет двадцать, а прямому общению в интернете куда больше.
С тех пор я успел возненавидеть слово «френд» и все образованные от него — «френдить», «зафрендить», «отфрендить». «Френдование» и «френдоцид». Эти слова, право, хуже «шкраба» — школьного работника — которое так ненавидел Корней Чуковский. Хуже не только фонетически, но и по смыслу: уже давно было ясно, что «френд» вовсе не «друг» — и тут кто бы сомневался? Однако оно, это слово, то и дело меняет свои функциональные обязательства.
Но потом я сообразил, что это очень важное слово, и хорошо, что оно иностранное, и прекрасно, что записано кириллицей. С одной стороны, это всего лишь подписка на человека, будто подписка на газету. Но, другой стороны, списку «френдов» в социальных сетях пытаются придать значение светских приличий, своего рода «рукопожатости».
Если произойдёт что-то интересное обществу, — зарежет ли муж жену, донесёт сын на отца или дедушка окажется военным преступником, — сетевой человек всплёскивает руками:
— Удивительно! С ними у меня 18 (восемнадцать!) общих френдов! И это — живые люди, не боты какие-нибудь!
Сдаётся мне, что в январе 2019 года такое удивление несколько неприлично. Сейчас считать, что «френд» в фейсбуке хоть чем-то похож на субъекта человеческих отношений, не просто нелепо, а опасно. Это френд, а не друг. Друг он там же, рядом, тоже с буквами и картинками, но если потратить минуту, разница видна. Друг стоит ваших отношений внутри и вовне Сети, а френд похож на подписной канал в телевизоре. Конечно, было бы глупостью понимать это несложное наблюдение в смысле: «Вот живые люди, а вот их бездушные копии. Отженись от бездуховного интернета, человек, и иди в гости с тортиком». Для начала: живые люди бывают похуже любого бота, а с некоторыми настоящими друзьями ты не увидишься больше никогда — дорого и тяжело им лететь из другого полушария. И до скончания жизни эти друзья, и будут у тебя мигать зелёной точкой на экране. Разница именно в том, что одно явление исполняет функцию человека, а другое — функцию книги или телевизора.
Есть десятки причин, по которым бот или человек попадает в сосуд для чтения. Люди подписываются на других людей или ботов для того, чтобы быть в курсе новостей от какого-нибудь прекрасного человека или вовсе — противника или оппонента. Как посольство США выписывало газету «Правда», а специальные люди в ЦК КПСС читали американские газеты — нормальные служебные обязанности. Фейсбук в этом смысле прекрасный пример, и не только потому, что в нём участвует два миллиарда человек. Люди подписываются на чьи-то сообщения автоматически, не думая — и фейсбук им может вообще ни разу не показать посты этого человека. Более того, в общей каше и сумятице показов вообще непонятно, кто что пишет. Эта социальная сеть мимикрирует под жизнь, она похожа на человеческую память, а через два-три года ты помнишь чужие слова приблизительно, если не записал их сразу. Так и здесь — электронные тексты исчезают, будто слова, унесённые ветром.
Так что думать сейчас, что некто должен «ответственно относиться к кругу друзей», «следить, кто попал в твой список для чтения» и вообще больше чем три секунды останавливать своё внимание на этой опции довольно глупо.
И восклицание «Удивительно! С ними у меня 18 (восемнадцать!) общих френдов!» вроде «Боже! Они видели порнографические картинки!»
В январе 2019 года написать что-то иное, кроме как «список френдов не отражает ровно ничего» — невозможно. У всех (и у меня) в ленте: родственники — нынешние и бывшие, друзья, знакомые, сослуживцы, непонятно кто, просто красивая женщина, чувак, который написал остроумную вещь, и с тех пор я его не видел, тётка, что клёво пишет о кино, опять неизвестно кто, потом мужик, которого я перепутал с однокурсником.
Это ряд, давно описанный одним знаменитым писателем: «Эти двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун (не без некоторого участия писателя Борхеса) приписывает одной китайской энциклопедии под названием „Небесная империя благодетельных знаний“. На её древних страницах написано, что животные делятся на а) принадлежащих императору; б)
