Ознакомительная версия.
Эсэсовцы были столь возмущены этим приказом, что даже сразу безоговорочно поверили в рассказанную кем-то историю: будто Дитрих, собрав своих командиров, швырнул на стол телеграмму Кейтеля и крикнул: «Вот и вся благодарность, которую вы заслужили за последние пять лет!» Вроде бы он предложил вернуть Гитлеру свои награды и сказать ему, что уж лучше застрелиться, чем выполнять его приказы. Достоверно известно лишь то, что Дитрих проигнорировал приказ Гитлера. Он не зашел так далеко, как некий штурмбаннфюрер, чей отряд глубже всех проник в расположение противника во время венгерского наступления. Услышав о приказе, он со злости заявил своим офицерам: «Давайте сложим наши медали в ночной горшок и обвяжем его лентой с надписью: „Дивизия Гец фон Бирлихинген“» (был такой вспыльчивый рыцарь в пьесе Гете, сказавший епископу Бамбергскому: «Поцелуйте меня в задницу»).
Эти рассказы в какой-то мере отражают реальное отношение эсэсовцев к тирану, засевшему в бункере и готовому погубить себя и других. Для тысяч и тысяч эсэсовцев в эти дни рушился мир. Небольшие группы одержимых еще продолжали бессмысленную смертельную гонку, одновременно терроризируя гражданское население, но основная масса ордена СС не была готова совершить коллективное самоубийство по приказу. Во время битвы при Ватерлоо, когда наполеоновскую гвардию, расстрелявшую все патроны, окружили английские войска, требуя сложить оружие, французский генерал Камбронн вроде бы произнес: «Гвардия умирает, но не сдается». И хотя на самом деле обошлось без этих слов, но все равно они были и остаются девизом любой гвардии, сутью и оправданием воинской элиты. Но гитлеровская гвардия не расстреляла свои патроны. Эсэсовцы начали сдаваться до того, как были полностью окружены, и их командиры мало-помалу прекращали борьбу.
А Гиммлер, мучимый нерешимостью, все еще блуждал по лунному ландшафту нацистского режима, разрываясь между своим настойчивым советником Шелленбергом и призрачной фигурой в бункере.
У Шелленберга появился теперь новый союзник, граф Шверин фон Кросиг, министр финансов, и 19 апреля он уговаривал Гиммлера освободить Германию «от этого сумасшедшего в рейхсканцелярии» и заключить мир.
Тем временем Вальтер Шелленберг и один из бывших лидеров «Стального шлема» Франц Зельдте составили для Гиммлера программу нового правительства, предусматривающую смещение Гитлера, роспуск партии, переговоры о капитуляции. Видя, что и это не может побудить Гиммлера к действию, Шелленберг вызвал из Швеции Керстена, который на другой день прибыл в Германию вместе с человеком, чье посещение стало бы самым памятным для рейхсфюрера, – с официальным представителем Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазуром. Шелленберг встретил их на аэродроме Темпельхоф, и они отправились в Гарцвальде – имение Керстена.
Однако Гиммлер был вне досягаемости: наступило 20 апреля, день рождения Гитлера, и Гиммлер решил, что обязан в последний раз выразить почтение своему фюреру и принять участие в жутковатой церемонии празднования.
На обратном пути рейхсфюрер снова встал в позу спасителя Германии. Встретившись с Керстеном в Гарцвальде, он спросил: «Есть ли у вас контакты с Эйзенхауэром?» У Керстена их не было. Тогда Гиммлер поинтересовался, не желает ли он сам ехать к Эйзенхауэру для переговоров о капитуляции. Очевидно, сговорившись с Шелленбергом, Керстен ответил, что лучше всего для этой цели подойдет граф Бернадотт. Через несколько часов (21 апреля) граф прибыл в Германию, спешно вызванный Шелленбергом, но к этому времени кураж у Гиммлера уже испарился. Он что-то бубнил о военном положении – «печально, очень печально», но даже не упомянул о плане переговоров с Эйзенхауэром. Бернадотт отбыл в совершенном недоумении.
В Ставке Гитлера никто и не догадывался, насколько верный Гиммлер близок был к тому, чтобы изменить фюреру. Наоборот, замурованный в бункере, Гитлер воспылал отчаянной сумасшедшей надеждой, связанной с орденом СС, который для него олицетворял теперь боевой генерал СС, обергруппенфюрер Феликс Штайнер. Группа армий Штайнера, занявшая оборонительные позиции к северо-востоку от Берлина, являлась в глазах Гитлера той силой, которая должна была освободить Берлин, в это время уже полностью окруженный Советской армией. «Штайнер, Штайнер», – бормотал фюрер, выискивая через лупу спасительную точку на карте и тыча в нее дрожащим пальцем. 21 апреля он приказал Штайнеру двигаться на юг, к Эберсвальде, прорвать советский фланг в этом районе и восстановить смятую немецкую линию обороны на юго-востоке от Берлина. Гитлер уверял своего генерала: «Вот увидите – русские потерпят сокрушительное поражение, самое кровавое поражение в своей истории, здесь, у ворот Берлина». И предостерегал: «Учтите, отступать на Запад категорически запрещается. Офицеров, которые не выполнят этот приказ, следует хватать и расстреливать на месте. Вы, Штайнер, головой отвечаете за исполнение этого приказа».
Весь день 22 апреля Гитлер прождал доклада, что Штайнер начал свое грандиозное наступление. Шел час за часом, а Штайнер все не отдавал приказ об атаке. Послать 10 тысяч человек в бой против 100 тысяч представлялось ему полным безумием. Снова и снова Гитлер спрашивал, как далеко продвинулся атакующий Штайнер. В штабе прекрасно знали, что Штайнер вообще не пойдет в наступление, но держали это знание при себе.
Ближе к вечеру Гитлер узнал правду. Тогда он взорвался. В ярости фюрер орал, что все его предали, сначала вермахт, а теперь вот даже и СС, что идея национал-социализма утрачена и больше не во что верить, но он сам не покинет Берлин, а умрет в своей столице. Члены Ставки в оцепенении смотрели на своего фюрера, пока он, сотрясаясь от рыданий и подвывая, не рухнул без сил в кресло.
Никто из них не решился предложить безумцу отречься от власти и капитулировать. Напротив, все стремились как-то подбодрить сломленного фюрера, и больше всех Гиммлер, который, узнав по телефону о припадке, стал умолять его покинуть Берлин и продолжать борьбу в Южной Германии. Затем они по очереди принялись донимать несчастного Штайнера – чтобы принес последнюю жертву во имя фюрера. Кейтель, Йодль, Кребс – все обращались к Штайнеру: они просили, требовали, угрожали. Но Штайнер держался твердо: «Нет. Это не наступление – просто бессмысленная бойня. Делайте со мной что хотите!»
И все-таки Гитлер еще ждал вестей от Штайнера. Но 27 апреля потерял окончательно всякую надежду и приказал уволить Штайнера и заменить его армейским генерал-лейтенантом Хольсте. Но Штайнер и на этот раз проигнорировал приказ фюрера: он убедил Хольсте не принимать командование.
А через сутки в бункер явился с докладом сотрудник министерства пропаганды – и все ночные кошмары фюрера материализовались. Лоренц перехватил сообщение корреспондента Рейтер в Сан-Франциско Пола Рэнкайна о том, что рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер предложил западным союзникам капитуляцию Германии. Шелленберг наконец одержал победу над идолопоклонничеством своего робкого хозяина.
Новость эта парализовала всех присутствующих в Ставке. В этот момент статс-секретаря министерства пропаганды Наумана вызвали к телефону, и он вернулся с более обстоятельным, хотя и не подтвержденным пока сообщением: стокгольмское радио только что передало, что Гиммлер уже ведет переговоры с высшим англо-американским командованием.
Диктатор поднял глаза. Он больше не хныкал: вся мерзостность СС открылась ему в полной мере. Теперь ему стало ясно, почему Штайнер не атаковал русских, почему захлебнулось наступление в Венгрии и отчего Гиммлер потерпел неудачу на Висле. Все это были звенья гигантского заговора, задуманного злодеем интриганом, тем, кого он, Гитлер, называл «своим верным Генрихом». Но пока кровь еще бежит в его жилах, у него хватит сил уничтожить изменников. «Предатель не станет фюрером после меня!» – завопил Гитлер и тут же приказал фельдмаршалу фон Грейму немедленно вылететь из осажденного Берлина и арестовать Гиммлера любой ценой.
Гитлер больше не переносил никого из офицеров СС. Каждый был теперь под подозрением, как член огромной банды предателей. Узнав, что его свояк Герман Фегелейн, главный представитель Гиммлера в Ставке, самовольно выходил из бункера и был замечен в гражданской одежде, Гитлер приказал расстрелять его во дворе рейхсканцелярии. В завещании он написал: «Перед смертью я исключаю из партии и лишаю всех постов в государстве бывшего рейхе – фюрера СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера… Вступив в тайные переговоры с врагом без моего ведома и против моей воли и попытавшись узурпировать государственную власть, Геринг и Гиммлер нанесли стране и народу неизмеримый вред, не говоря об их вероломстве по отношению ко мне лично».
Через два дня Адольф Гитлер уже был мертв, а его неверный слуга все еще думал, что сможет вершить судьбу Германии. Союзники отвергли односторонние предложения Гиммлера о капитуляции, но рейхсфюрер продолжал надеяться. Он видел себя основателем новой нацистской партии – партии национального единства. Он составлял программу послевоенного правительства и намечал его состав, включив в число министров Отто Олендорфа, с которым так долго был на ножах. Но Великий Германский рейх на глазах распадался на куски под мощными ударами союзников, и мечты рейхе – фюрера делались скромнее. Он начинал с решимости стать вождем послевоенной Германии, потом жаждал второстепенной роли формального преемника Гитлера, отданной Карл-Дёницу, потом готов был довольствоваться местом начальника полиции, наконец счел достаточной должность премьера земли Шлезвиг-Гольштейн.
Ознакомительная версия.
