начальник ведет нас туда, где река уходит из его страны, направляясь в Сибирь. Однако тут мы границу перейти не можем – ближайший пограничный пункт для иностранцев расположен в полутора сотнях километров восточнее, в Эрээнцаве. Но он отводит нас по заросшей тропинке к сломанным железным воротам с надписью: «Российская граница – 200 метров». Вокруг них мы проходим к Онону, похожему на сталь и быстро текущему на север – к бледнеющим горам.
– Там Россия, – говорит он. – Люди тонули, пытаясь перебраться тут через реку.
Но он не объясняет, как и почему.
Батмонх спрашивает:
– Сфотографировать можно?
Начальник смеется:
– Можно. Но в интернет не выкладывайте.
Еще через два дня по пустой равнине мы добирается до Эрээнцава. Батмонх и Тохтор тихо переживают за меня. Где я остановлюсь? Как я буду двигаться дальше? Я, естественно, не знаю. Написанная на лице Батмонха озабоченность вызывает настороженность и у меня. Возможно, я стал слишком полагаться на его изобретательность и своеобразную сдержанную заботу. Он просит меня написать ему и, возможно, прислать что-то почитать. Конечно, я пришлю ему рассказ о нашем путешествии, если он увидит свет. Мы неуклюже обнимаемся, и я шагаю к российской границе с возбуждением от новизны и некоторой опаской.
В пустынной местности, окаймленной очередными горами, только Онон отблесками обозначает движение. Поток дает иллюзию цели, и, подобно всем великим рекам, его исток может вызывать у местных жителей почти мистическое очарование, словно в нем хранится тайна рождения, в то время как устье вызывает ассоциации со смертью. Для большинства бурят, живущих у Онона, достаточно, что река вытекает из священных гор Хэнтэй и уходит в неизвестность. Для европейского глаза странно, что по берегам нет людей: животноводы предпочитают мясо рыбе, и это усиливает одиночество Онона. Берега кажутся голыми не из-за пренебрежения, а из-за врожденного благоговения. Возможно, вы не очиститесь в водах, но если зачерпнете их для омовения, то сама река останется неоскверненной. Ее магия заключена в стихийном потоке.
Дальнейший ее ход пленяет сердце. На протяжении 500 километров передо мной она двигается на север, петляя и задерживаясь в отдаленных долинах, пока не встретится с Транссибирской магистралью и не повернет на восток под русским названием Шилка [24]. Еще 550 километров она двигается сквозь горы по направлению к Китаю. Там она оказывается всего лишь в 300 метрах над уровнем моря, но по-прежнему далеко от океана, и на ее берегах появляется сибирская тайга; это самый обширный лесной регион на планете. Еще 1700 километров – уже под названием Амур – этот мощный поток определяет границу между империями Китая и России, взаимная подозрительность которых разрушила практически все мосты между ними. Наконец, около Хабаровска, своего крупнейшего города, Амур поворачивает к северу и превращается в широкий лабиринт смещающихся протоков и островков – кошмар моряка, – двигаясь к пустынному Охотскому морю и Тихому океану.
Я стою у Онона спиной к сторожевой вышке российской границы. Отправившись из Эрээнцава, я покружил пять дней и вернулся к реке – автостопом (подобрала какая-то монгольская семья), а потом российским автобусом на северо-запад. В один из угасающих дней я видел колонну танков на прицепах, двигающуюся в противоположном направлении, армейские грузовики, заполненные сонными солдатами, насчитал пятнадцать бронемашин, выстроившихся в ряд на поле. Я не особо задумывался об этом – решил только, что передислоцируются какие-то пограничные батальоны. Нашел небольшую гостиницу в Агинском (местный административный центр) и заснул во внезапной роскоши номера, имеющего собственную ванную комнату.
Сейчас я ощущаю бинокль часового на вышке за своей спиной. Я добрался сюда на старенькой машине с людьми, которых встретил случайно. Тихий монах из дацана [25] в Агинском – не бурят, а русский – отправлялся со старым другом к границе по пустынной дороге. Попадать в Монголию Дмитрий и Слава не собирались, но планировали пройти вокруг одной близлежащей горы. Потом их заинтересовало моей путешествие вдоль реки, которую они едва знали. И вот мы смотрим на север, в сторону Сибири: буддистский монах Дмитрий – маленький, закрывающийся от ветра капюшоном, и его большой косматый друг Слава, который замечает лишь одно: «Посмотрим, насколько хватит нам бензина…»
К северу и востоку от нас простираются километры высоких лугов. Это Даурская низменность, древние обитатели которой мигрировали во Внутреннюю Монголию, где до сих пор живут их потомки. По мере нашего движения с обеих сторон собираются горы – более внушительные, чем расположенные на юге. К западу от нас свой длинный профиль на сереющем небе являет Яблоновый хребет, в то время как к востоку, в сторону Китая, косо двигаются более скромные массивы. Онон прочерчивает у подножия гор полосу леса, и по его берегам спускаются пепельные полки мертвых берез. Вся местность источает нечто затерянное и жуткое. Немногочисленные деревни кажутся полупустыми: заборы рухнули, перекрытия провалились. Вместо веселых многоцветных крыш монгольских домов – крыши, выложенные плитами шифера, укрывающие ветхие постройки. Кое-где в заросшем поле ржавеют сломанные трактора. Промелькнуло несколько жителей – вперемешку буряты и русские. Они выглядят медлительными и вымотанными.
Слава и Дмитрий сидят сзади, а водитель Дорчже – учитель буддистской физики в дацане Дмитрия – хранит мирное молчание, глядя на извивающуюся дорогу через разбитое лобовое стекло. У его подержанной «Тойоты» руль справа – с неправильной для России стороны; пять лет она провела в Японии, двадцать у Дорчже – но даже старые японские машины, по словам Славы, надежнее новых российских, и эту никогда не продадут. На приборной доске крутится миниатюрный буддистский молитвенный барабан, но Дорчже на каждой возвышенности поднимает руку, приветствуя языческих духов места.
Около села Нарасун пошел мелкий дождь. Иногда Онон создает заболоченные петли, забитые ивами, иногда прокладывает путь через голые холмы. Подбрюшье неба впереди потемнело от края до края – с горизонта волнами вздымаются массы облаков, словно выброшенные из вулканов.
В сонном селе опрятный, но выпивший бурятский служащий гостиницы выделяет нам две комнаты. Вокруг уличного туалета – свора ворчащих собак. С неба льет. Мы устраиваемся нарезать узбекскую дыню, которую Слава привез из Москвы два дня назад, а вот срок годности его соленой рыбы истек уже месяц назад, и она воняет. Мы смеемся вместе, а Слава с Дмитрием перебрасываются шутками, для понимания которых моего плохого русского недостаточно.
Это дружба кажущихся противоположностей. У Славы есть собственная торговая фирма в Москве, и некогда он взял Дмитрия своим агентом в Китае для получения кремния. Вместе они проработали несколько лет, но
