Советской Армии своим родным. Теперь полковник воспользовался словарем русского языка Ожегова. Раскодированный текст выглядел так: «Мы получили ваше сообщение и внимательно проанализировали. В истории разведки, известной нам, во всяком случае, подобных провокаций не зафиксировано ввиду их полной и абсолютной бессмысленности. Если принять, что ваш объект провоцирует вас, пытается выбить из колеи, – это означало бы, что контрразведка провела весьма тщательную и долговременную подготовку, некоторые детали которой не могли остаться вами не замеченными. Между тем вы настаиваете на том, что внимания спецслужбы к вам не проявили даже в намеке. Вывод: в вашем случае мы имеем дело с удивительным, редкостным совпадением интересов – объекта к вам и вашего интереса к выполнению поставленной задачи. Мы просим вас продолжить усилия, сконцентрироваться – цель достижима, вы стоите на пороге успеха».
«Н-да… – только и произнес, кривя губы безрадостной усмешкой. – Вам бы, товарищи хорошие, и от обратного посчитать: я прилип к секретному агенту контрразведки, вот и все… Хотя… Зачем ей и в этом случае так настойчиво форсировать события? Она должна страстно любить меня, возводить нерушимое здание привычки – куда я тогда денусь? И ждать, ждать, пока напрямую не попрошу об услуге. Хм… Не клеится что-то отрицательный образ. Может быть, Центр прав? Дай-то бог…»
Об услуге просить не собирался ни при каких обстоятельствах. Либо яблочко упадет к ногам, либо… Зачем стремиться к камере-одиночке? И под этим небом дни проходят вполне приятно. Зачем же зреть это небо сквозь решетку или не видеть совсем?
Одной из многочисленных постоянных клиенток его аптеки была мадам Штерн, дебелая еврейка средних лет. Она всегда покупала поливитамины и презервативы с особой смазкой. («Это для мужа… – объясняла, краснея. – Он все время боится, что я забеременею».) Поначалу Абашидзе смущался и терялся, до тех пор пока вдруг не понял: она рассматривает его отнюдь не как мужчину в соку, а как врача или что-то в этом роде. Западные женщины не стесняются врачей, аптекарей и адвокатов…
Никогда не обращал на нее ни малейшего внимания: во-первых, плод давно уже перезрел и вот-вот упадет, во-вторых… Еврейка, дочь хотя и «избранного» народа, но эта национальность никогда не рекомендовалась для знакомств и вообще отношений. Стойкое предубеждение руководства, видимо, было связано с тем, что в Ленина стреляла Фанни Каплан (других версий не сообщали), а также еще и потому, что существовало некогда «дело врачей-отравителей», и, куда ни кинь, все равно и Сталин умер загадочно, и Жданов, и многие-многие другие. Пресса и радио (западные, конечно) могли исходить каким угодно праведным гневом в адрес «антисемитов» в СССР, но ему, посвященному, известно было и стремление Израиля к экспансии, и его влияние на так называемое «рассеяние» – в СССР в том числе. Нет, конечно же никто не считал евреев СССР «пятой колонной» внутри страны, все они были уважаемые люди, трудились на ниве искусства и литературы, театра и кино, врачебного дела и много еще где, но были области, где их присутствие было заказано – разве что особый талант, дарование стирали все предубеждения.
Мадам Штерн вошла в аптеку, едва полковник успел перевернуть табличку с «Закрыто» на «Открыто».
– Месье, – возбужденно начала с порога, – у нас с вами давние и прочные взаимоотношения (Абашидзе показалось, что потолок свалился ему на голову. «Вот стерва»…), только вы можете мне помочь!
Полковник вызвал провизора звонком и, оставив его вместо себя, снял халат и пригласил мадам в кабинет. Шел впереди, указывая дорогу (вспомнил, как однажды, по первости, вежливо уступил дорогу даме, здесь же, в этом самом коридоре, и она, удивленно пожав плечами, пошла первой с насмешливой улыбкой на устах), стараясь абстрагироваться от ее назойливого щебетанья.
– Вот ваши презервативы, мадам, – сказал, подвигая увесистую пачку. – Этого хватит надолго. – Смотрел не мигая. Она улыбнулась смущенно, хихикнув так, как это делают девицы, внезапно узнавшие, откуда появляются дети.
– О, я вам так благодарна, так благодарна. – Посуровела. – Но это не все…
От ее мгновенно изменившегося вида и строгого голоса Василию Андреевичу стало не по себе.
– Все, что вам будет угодно, мадам. Чего изволите?
– Да, – кивнула, словно решаясь. – Да. Именно с вами я могу быть вполне откровенной. Врачи – они, знаете ли, могут сболтнуть… Да. Дело вот в чем. У мужа очень серьезный геморрой. И не просто, дело гораздо хуже: он ходит с трудом. У него там будто целая гроздь.
– Какая… еще гроздь? – Что за многословная идиотка, право…
– Винограда, месье. Вы понимаете? Я видела собственными глазами.
– Вероятно, ваш супруг много сидит и мало ходит?
– Вы попали в точку! Он сидит двадцать четыре часа в сутки!
– Он служит?
– В байке «Империал», консультантом по невостребованным вкладам. У мужа огромный опыт, он многажды…
Полковник перестал слышать. Очередное совпадение доканало его. «Но этого просто не может быть… Черт побери, я что же, притягиваю их, что ли? Интересно, что бы посоветовал Центр? Лично я – в полной растерянности…»
– …Только в пяти случаях не удалось разыскать наследников! – гордо вещала мадам Штерн. – Нам сказали, что это – лучший в мире результат!
– Еще бы, еще бы… – оживился полковник. – Это так интересно, жаль, что я ни черта не понимаю в банковском деле!
Она всплеснула руками:
– Боже мой, это так просто! Я приведу пример: год назад у нас появился какой-то самозваный претендент из Италии. Какой-то великий князь.
Сердце оборвалось и ушло в пятки. Нет, ему определенно везет! Если, конечно, все это не продолжение операции контрразведки. Но если это так, антипрофессиональное безумие этого плана следует взять на вооружение и читать по нему лекции! Всмотрелся в ее лицо. Было в нем что-то бесконечно женственное и даже привлекательное, несмотря на возраст и ярко выраженные национальные черты. Она напоминала кого-то, и, призвав на помощь свою неординарную память, Абашидзе обнаружил, что перед ним сидит диктор московской телевизионной программы с высокой старомодной прической, толстым носом и неприятными носогубными складками. Он не любил эту «выскочку» – так ее называл. Она вела свою часть программы претенциозно, безудержно кокетничала с гостями, выходила из себя, чтобы произвести впечатление умной, образованной, афористичной дамы. Но получалось это все у нее беспомощно. Штерн была моложе, мягче, ни на что не претендовала и являла собою типичный пример загнанной в угол еврейской жены. Никогда не обращал внимания на подобных женщин, теперь же, увидев вдруг, как сдвинулась ее юбка, открывая хорошо натянутый чулок и пухлую ножку под ним, пережил нечто похожее на прилив порочного желания. Такое случалось иногда в школе, когда во время урока литературы учительница поворачивалась или нагибалась, обозначая могучее естество.
