Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

_____

Ко мне — полное сочувствие, и вне всякой двусмысленности: ты, де, жертва… Нет, все любящие меня любят и уважают и его. Чудесно ведут себя женщины, не верящие. Мужчины же — знают как и кем пишутся газеты.

Словом, дорогая Анна Антоновна, будьте совершенно спокойны: ни в чем низком, недостойном, бесчеловечном он не участвовал. Вы помните его глаза? С такими глазами умирают, а не убивают. Над ним еще в Армии смеялись, что всех спасает от расстрела. Он весь — свои глаза.

_____

Было очень плохо, я совсем умирала от атмосферы «Бесов» и особенно «Der Prozess» — Kafka [179] — к<оторо>го читала летом. Не ела, не спала, — умирала. А потом пришел мой редактор Фондаминский [180] и сказал: — Его нет во Франции, а Вы ни в чем не виноваты — в чем же дело?! — и я воскресла, и теперь живу, хотя — все-таки — с трудом. (В те дни — и даже недели — я не прочла и не написала ни строки, я была убита, и первое, чему я (чуть-чуть!) обрадовалась, была природа: река на закате: невинность воды…)

Много, много работы по дому: налаживание печей (перекличка с Вашей печкой…), починка вещей к зиме, отдача лишнего — а сколько его!

Мур учится с учителем, в школу его сейчас невозможно из-за франц<узских> газет, где «всё» было пропечатано. Учитель (бывший морской офицер, русский из немцев) — преданный, помогает.

…Было четверо, стало двое. Дом ужасно печален, из покинутой (навсегда!) комнаты дует нечеловеческим холодом. Висят осиротевшие старые пиджаки.

_____

Читали ли Вы «Vie de Ste-Thérèse de l’Enfant Jésus» (la petite Ste-Thérèse) écrite par elle même? ^{71}  [181] Если нет — пришлю. Она умерла в 1894 г., прожив двадцать четыре года и оставшись четырехлетней. — Ответьте. —

_____

Конечно Кассандра (и та [182] и эта! И конечно — руины. У меня вещее сердце при слепых глазах: я всё — и ничего — не знаю.

Леонардовскую Кассандру я страстно любила, когда ее читала: шестнадцати лет. У нее ведь тоже Sehnsucht: die Sucht nacht dem Sehnen ^{72}: тоска по тоске.

Обнимаю Вас и жду скорой весточки.

                                             М.

Одна моя бельгийская (русская) приятельница [183] прислала мне цветущее деревце (азалию) с подписью: Ваша сейчас и через сто лет. — Имя. —

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 283–285. Печ. по тексту первой публикации.

Vanves (Seine)

65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin

4-го декабря 1937 г., суббота

               Дорогой Вадим,

Сердечное спасибо за привет и приход. Страшно жаль, что не застала — много бы Вам рассказала — и страшного и смешного.

Если можете — достаньте где-нибудь Le Procès — Kafka [184] (недавно умершего изумительного чешского писателя) — это я — в те́ дни [185]. А книга эта была последняя, которую я читала до. Читала ее на Океане [186], — под блеск, и шум, и говор волн — но волны прошли, а процесс остался. И даже сбылся [187].

— Когда увидимся? Если к вам теперь действительно ходит метро могли бы как-нибудь выбраться с Муром. Если Вы к нам — только сговорившись — была бы Вам сердечно рада.

Пока же — сердечный привет Вам и Вашим! [188] И еще раз — спасибо.

                                             МЦ.

Что С<ергей> Я<ковлевич> ни в какой уголовщине не замешан, Вы конечно знаете [189].

Прочтите Процесс!

Впервые — СС-7. С. 648 (публ. Р. Дэвиса по копии с оригинала из русского архива в Лидсе). Печ. по тексту первой публикации.

Vanves (Seine) 65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin

23-го декабря 1937 г., четверг

               Дорогая Ариадна!

Вы меня совершенно поражаете: Вы поступаете, как я — раньше, как я — бы, как я внутри себя (а иногда (и сейчас) и вне себя) — всегда. И э́то соответствие: я только утром послала Вам книгу Noël [190], уже села за письмо, но вдруг охватила безнадежность: сказать — всё, и я спокойно отложила листок — точно уже написала: вот он сейчас передо мной, с готовым конвертом. И вдруг — стук: — C’est bien là и т. д. — Oui. (Я от стука давно чудес не жду.) — Un colis pour Vous. — Vous devez Vous tromper, je n’attends rien. — Si, c’est pourtant bien pour Vous… ^{73}

Расписываюсь, отпускаю (уходит — радостный) и — первое что у меня в руке — ёлочка с фиалками, оба — живые! и первое, что́ у меня в сознании — или в сердце — (у меня это одно) — Вы. И — ТА́К — и — ЕСТЬ.

Ну́, вот.

Обнимаю Вас, благодарю за каждую отдельность («Всесильный Бог деталей — Всесильный Бог любви»…) [191], за всё, за всю Вас: за то, что это — есть. И было в моей жизни.

После праздников — большое письмо. Мое, ненаписанное, начиналось, а м<ожет> б<ыть> кончалось — так: Завтра Сочельник, и я знаю, что Вам больно, как Вам больно, и хочу чтобы Вы знали, что я знаю.

Пишите про себя и про детей и про планы. И про жизнь дней. — Приедете? Обнимаю еще и еще.

                                             М.

Впервые — Письма к Ариадне Берг. СС-7. С. 512. Печ. по СС-7.

<3има 1937 / 38 г. Ванв>

               Милые дети [192],

Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, то вы люди или нелюди (как мы). Но говорят, что вы есть, что вы — особая порода, еще поддающаяся воздействию.

Потому:

— Никогда не лейте зря воды, п<отому> ч<то> в эту же секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.

— Но оттого, что я не пролью этой воды, он этой воды не получит!

— Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.

— Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, подымайте и кладите на ближний забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но и трущобы, где умирают без хлеба. Кроме того, м<ожет> б<ыть> этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет взять его та́к, чем с земли.

Никогда не бойтесь смешного и, если видите человека в глупом положении: 1) постарайтесь его из него извлечь, если же