— А теперь, товарищи, раз дело закончено, проедемте на часик со мной. Не уверен, что операция удастся, потому и не сообщаю о ней заранее.
Они покинули управление и поехали по хорошо знакомой Брагину и Холодкову дороге на Сортировку и дальше — к задымленному бараку. Рабочий день уже заканчивался, и полковник торопил шофера.
Приехали вовремя. Рабочие собирались расходиться, но, увидев своих старых знакомых, окружили их тесным кольцом. О результатах суда рассказал Матвеенко, а когда закончил, спросил:
— Может быть, теперь найдется среди вас, товарищи, автор вот этого маленького письма, которое попало ко мне в руки, — и полковник показал знакомый уже читателю листок из школьной тетради. Рабочие с любопытством смотрели друг на друга, ожидая, что вот-вот кто-то заговорит.
— Это я, — раздался чей-то голос, и вперед вышел худощавый белобрысый юноша с круглым, еще ни разу не бритым лицом.
— Ты, Степа? — удивленно спросил усатый клеевщик.
— Я, — ответил юноша, и лицо его залилось краской.
— А почему, Степа, если это не секрет, ты не приехал сам и не рассказал о всех своих сомнениях? — спросил полковник.
Степа Ильюшкин, теребя в руках кепку, стал говорить о том, что у него тяжело больна мать, а их только двое, что мать просила, пока не встанет с постели, никому не говорить того, что он ей рассказывал. А деньги потребовала обязательно вернуть.
— Не хотел я обижать мать, дал слово, что не пойду в милицию. И не пошел, а письмо написал…
Матвеенко подошел к Ильюшкину и по-отцовски обнял его за плечи.
— Молодчина, Степан, расти хорошим, честным человеком. И помни — правда любит смелых людей, никогда не бойся говорить правду открыто, — и седой полковник крепко пожал руку юноше.
Любка Короткова шла на этот «пятачок» впервые, шла с большими надеждами и, видимо, поэтому была необычной, нарядной, что называется стильной. Ее довольно пышные золотистые волосы были к чему-то прихвачены перманентом, приподнятые дуги бровей — подведены, тонкая девичья фигура затянута в платье из зеленого шелка с застежками «молния» по бокам. На ногах у Любки были под цвет платья зеленые рижские босоножки, в руках большая, такого же цвета кожаная сумка на золотистом замке.
Подойдя к центральному городскому рынку, она разыскала изгибавшееся полукольцом деревянное здание какого-то хозяйственного магазина, за которым оказалась круглая, как пятак, до отказа забитая толпой площадка. Точно буек на волне, толпа бесшумно раскачивалась из стороны в сторону и, казалось, с места не двигалась ни на шаг. Любка остановилась в нерешительности, стала всматриваться в толпу, разыскивая уже знакомую ей крупную черную цыганскую голову Василька. При первой встрече с ним в городском сквере она сказала:
— Зовут Любкой Коротковой. Работаю плановиком в промартели. Могу получать из Москвы посылки. Только идти на рынок сама боюсь…
Широкоплечий парень не обратил внимания на ее последние слова.
— Любка? Зачем же так грубо? Нет, вас надо называть Любушкой. Тем более, что и работа у вас вполне интеллигентная. Мы несем в массы знание, культуру, а с этим нельзя не считаться, — усмехнувшись, проговорил он, рассматривая девушку и думая о чем-то своем.
— А вы как настоящий цыган весь и вдруг — Василек, — кокетливо улыбнулась Короткова.
— У меня синие глаза, можете сами убедиться. Друзья потому и называют Васильком. Впрочем, в данный момент это к делу не относится. Значит, просите помощи? Хорошо. Только условие: выручка на две равных половины.
— Ой, это много…
— Дело ваше, Любушка, но вы должны понимать, что весь риск берет на себя Василек…
Короткова вынуждена была согласиться с поставленными условиями. Уже несколько раз она доставляла редкие посылки. Но теперь решила, что пришло время, когда с синеглазого цыгана можно потребовать и большего. Тем более, что он не прочь за ней и поухаживать.
Разыскивая глазами своего шефа, Любка неожиданно сама оказалась втянутой в толпу. Толкали то в один бок, то в другой, давили на спину, увлекая все дальше в глубь «пятачка».
— Меняю царя Алексея на Ивана Грозного, — услышала вдруг она рядом слова какого-то пожилого человека с высоким красивым лбом и седой клинышком бородкой. А около него кто-то другой перебрасывал с ладони на ладонь крупные, покрытые непроглядной зеленью плесени монеты и повторял:
— Нужен двенадцатый век, нужен двенадцатый, даю две за одну…
«Нумизматика», — улыбнулась Любка, стараясь задержаться около этих непонятных ей людей. И что за страсть! В далекие времена — 14 веке, когда появились первые собиратели старинных монет в Италии и во Франции, это, наверное, было действительно интересно. История прошлого в то время только зарождалась, а монеты были ее прошлым, ступеньками, по которым можно было спускаться бесконечно вниз. Даже в 18 веке, когда первые нумизматы появились в России, это тоже были новые страницы в науке. Ну, а теперь? Теперь старинные монеты целыми кладами лежат во всех музеях. Смотрят на них, как на коллекции прошлого. Любка вспомнила свою прошлогоднюю поездку в Ленинград, экскурсию в знаменитый Эрмитаж. Там в золоченых залах под зеркальными витринами она видела тысячи золотых, серебряных и бронзовых монет и древней Эллады, и великого княжества Киевского, и ханов Золотой Орды, и того же Ивана Грозного, которые с таким нетерпением сейчас выспрашивал стоявший слева нумизмат.
— Последняя американская новинка — долгоиграющий буги-вуги, — услышала оттиснутая уже далеко вперед Любка. Она увидела, как молодой человек в коротких узеньких брючках и клетчатом пиджаке вынимал из-под полы в цветном конверте патефонную пластинку.
А рядом десятка два таких же узкобрючников предлагали что-то из Ив Монтана, последние песни Вертинского. Любка уже совсем забыла, зачем сюда пришла. Теперь она смотрела не на то, чем торговали, а почему-то на лица торговавших. «Как они похожи один на другого, точно манекены в витрине!» — думала она.
— Купите, барышня, вам это очень пригодится, — обратилась к ней старушка в черном старомодном чепце. У нее в руках — растрепанная без обложки книжица издания 1896 года: «Как ухаживать за своим лицом для того, чтобы быть красивой».
Любка улыбнулась.
— Нет, спасибо, не нужна.
— А, может, «Лизу Безсонову» нашей соотечественницы Чарской? — И старушка вынула из сумки книжку в твердом переплете, украшенном цветочками и завитушками.
Любка ничего не читала Чарской, но вспомнила: была на могиле писательницы на Кавказе, в горах вблизи Адлера. Густые орешники, полуразбитая гранитная плита и два высоких кипариса.
— Сорок рублей, барышня, уверяю вас, не пожалеете, это совсем недорого.
Что-то теплое появилось в душе. Надо бы взять, да денег в большой зеленой сумке всего два рубля. Стало обидно.
Пошла дальше. Здесь уже был мир книжников. Справа и слева, спереди и сзади ее окружали старые, перепачканные чернилами школьные учебники, технические справочники, атласы, журналы, сборники рассказов, повести и романы. Никто ими не интересовался. Толпившиеся покупатели что-то таинственно выискивали, бросая в разные стороны острые взгляды. Позади, за «пятачком», от овощных рядов доносились громкие голоса продавцов, предлагавших покупателям брать огурцы, помидоры, а здесь люди говорили шепотом, загадочными жестами рук, подмигиванием глаз.
Неожиданно впереди Любки сгрудились, как голодные рыбы на брошенный кусок хлеба, чьи-то спины. Она тоже устремилась к кругу. В центре стоял тесно зажатый со всех сторон подросток лет шестнадцати и повторял:
— Дядя, давайте деньги, деньги давайте…
— Сейчас получишь, бродяга, — добродушно отвечал человек в роговых очках, зажав подмышкой новенькую книгу в алом переплете.
А кругом шепотком спрашивали:
— Что за книга? Покажите?
— «Лукреция» Флориана? Жорж Занд? Откуда же? В магазины не поступали. Восемьдесят пять рублей? Ну, и прохвосты же!
Но мальчишки уже нет, а счастливый обладатель новинки никак не решается развернуть при всех свою покупку.
А вот справа снова образовался тесный круг. Любка оказалась в самом центре его. Теперь уже на ее глазах старенький узкоплечий человечек стал вытаскивать из-под полы в темном переплете «Последнее дело Коршуна» и передавал из рук в руки. И снова шепотом:
— Сколько?
— Полста.
— А номинал?
— Пустяки — пять шестьдесят…
Та же волна, которая втянула Любку на «пятачок», вынесла ее на противоположную сторону. И прямо на синеглазого цыгана. Он смотрел на нее и загадочно улыбался:
— Вы что же, Любушка, решили без нашей помощи…
