Я ее писала, я лучше знаю, как ее читать.
* * *
Роману читателя с книгой предшествует роман писателя с книгой. Писатель старше читателя на все черновики. Писал — дед!
* * *
(Вроде предисловия к «Земным приметам»)
— Не читайте сразу: эта книга не писалась, а жилась и жилась 21/2 года. Прочесть ее в вечер то же самое что мне — прожить ее в вечер.
…Не судите сразу. Эта книга предвосхищенный Страшный Суд, с той разницей, что я-то говорю Богу, а меня-то будут судить люди. После нее мне Богу мало что останется сказать, если я что и утаивала, то — чужие грехи, ценные Богу только из собственных уст.
* * *
Единственный недостаток книги — что она не посмертная. — Для вас. —
Но успокойтесь: я не в землю зарываю, а сжигаю!
* * *
(NB! Книга никогда не вышла. 1932 г.)
* * *
Г<орние> Мокропсы, 10-го апреля 1923 г.
Пол в жизни людей — катастрофа. Во мне он начался очень рано, не полом пришел — облаком. И вот, постепенно, на протяжении лет, облако рассеялось: пол распылился.
Гроза не состоялась, пол просто миновал. (Пронесло!)
Облаком пришел — и прошел.
* * *
Если бы мужчины влюблялись: теряли голову — от сущностей, они бы теряли ее и от семилетних, и от семидесятилетних. Но они влюбляются в прерогативы возраста. Семнадцать лет, — значит то-то и то-то — возможно, а та же три года назад, та же!!! — и не посмотрят, головы не обернут.
Весьма расчетливое теряние головы, вроде 12% помещения капитала (от 4% до 20% — это уж дело темперамента — qui ne risque rien ne gagne rien, qui risque peu [141] — и т. д.). Но — всегда с %.
* * *
Но люблю я одно: невозможно.
Это, кроме поэтов, очень и очень редко любят еще и женщины.
* * *
Тайна: ведь это не от кого-нибудь, а с кем-нибудь. Третьему нечего обижаться, человек, который умеет втроем, первый предаст.
* * *
Летом Э<ренбург> однажды сказал мне: есть только три жеста: жест Евы к Адаму, жест Адама (оберегающий) к Еве, жест Евы к ребенку и Авеля, оберегающегося от Каина. Все остальные — вытекли.
— А голова, поднятая просто к небу?
Значит у меня к Вам — не первичный жест?
* * *
(Три, когда — четыре: и здóрово же я считаю! Я бы, теперь, сказала так: взаимный жест Евы и Адама, жест Евы к ребенку и взаимный жест Каина и Авеля. Т. е. любовь — материнство — война. А — голод? А — молитва? А — смерть?
Э<ренбур>гу, совершенно лишенному первичных жестов, не верю ни на копейку ни в чем. Слова — слова — слова. — 1932 г.)
* * *
Века скверная болезнь.
* * *
Мелким струением
Бисер березовый.
* * *
NB! Лесной Царь.
* * *
Страстней чем Белого Въезда я жду Страшного Суда: нищеты <под строкой: тщеты> всех дел и чистоты всех умыслов.
Страшный Суд для всех кто страдал день не осуждения, а оправдания.
* * *
В день великого оправдания.
* * *
Фараон в данном случае та венчающая точка пирамиды, ради которой основания пирамиды (биллионы!) и лежат под камнями. Камень под камнем, тяжесть под тяжестью, лишь последняя точка (фараон) дышит. Только этой точкой пирамида и дышит. Она ее смысл, она ее покой, ее разрешение и завершение.
Не Царь (Поэт, Вождь) народ топчет <сверху; попирает>, народы его возносят.
Чем ненавидеть единицу биллионы должны отождествить себя с ней, но не: мы — он! а: он — мы.
* * *
Я никогда не забываю, что я гостья. Земля мне этого не прощает.
* * *
Мертвые — как дети — хорошеют день от дня. (И в памяти живых — и Там!)
* * *
Письмо критику [142]
* * *
Я не знаю, принято ли отвечать на критику иначе как колкостями — и в печати. Но поэты не только не подчиняются обрядам, но — творят их. Позвольте же мне нынешним письмом утвердить обряд благодарности поэта — критику. (Случай достаточно исключительный, чтобы не слишком рассчитывать на ряд последователей!)
Итак, я благодарна Вам за Ваш отзыв в Днях. Это — отзыв в самом настоящем смысле слова. Вы не буквами на буквы, Вы существом на сущность отозвались. Благодарят ли за это? Но и благодарность — отзыв! Кроме того, Вы ведь писали не для меня, так и я пишу не «для Вас», хотя и к Вам. (Вам — о Вас.)
Я не люблю критики, не люблю критиков. Все они, в лучшем случае, кажутся мне неудавшимися и поэтому озлобленными поэтами. Но хвала их мне еще непереноснее их хулы: почти всегда мимо, не меня, не за то. Так, напр., сейчас в газетах хвалят не меня, а явно Любовь Столицу (т. е. всё сказанное обо мне отношу на ее счет, ибо — НЕ Я!)
Ваша критика умна. Простите за откровенность. Вы вежливы: неустанно на Вы. Вы <пропуск одного слова>: не поэтесса, а поэт. У Вас хороший нюх: так, задумавшись на секунду: кунштюк или настоящее? (ибо сбиться легко — при нынешнем KDW [143] поэзии!) — нет, настоящее. Утверждаю: Вы правы. Так, живя стихами с — ? — да с тех пор как на свете живу, только этим летом узнала от своего издателя Геликона, что такое хорей и что такое дахтиль. (Ямб знала по названию блоковской книги, но стих определяла как «пушкинский размер», «брюсовский размер».)
Вам будет любопытно узнать, что Белый свою Глоссологию (?) написал после моей Разлуки, как и свою «После разлуки» (После «Разлуки» (книги) и после разлуки с женой Асей [144], в жизни совпавших (Берлин, лето 1922 г.).). Я была тем живым примером, благодаря которому возникла теория. (Говорю Вам вне тщеславия, если бы страдала им давно была бы знаменитой!)
Что еще? Ах, пожалуй, главное! Спасибо Вам сердечно и бесконечно за то, что не сделали из меня бабу style russe [145], не обманулись видимостью (NB! баба — бабы не напишет!), что единственный из всех (NB! как мне всех хочется сделать единственными: всякого! 1932 г.) за последнее время обо мне писавших удостоили, наконец, внимания сущность, — то, что над и вне.
Спасибо Вам за заботливость: «Куда дальше? В музыку, т. е. в конец?!» Верю, что Вы искренне в тот час задумались, потому отвечаю: нет! Из лирики (почти-музыки) — в эпос.
Это не Ваш «планирующий спуск», это разряжение голоса — в голосах, единого — в множествах. Чем на тысячу голосов выражать одну свою душу, я буду одним голосом выражать тысячу чужих, которые тоже одна <пропуск одного слова>. То чего не может один могут (в одном) многие. Единство множества. Оркестр тоже единство.
— Вам ясно?
* * *
А что за «Ремесло»? Песенное, конечно! Ремесло в самом <фраза не окончена>. Противовес и вызов слову и делу (безделию <сверху: неделу>) «искусство». Кроме того, мое ремесло, — в самом простом смысле: то, чем живу, — смысл, забота и радость моих дней. Дело дней и рук.
О, ты чего и святотатство
Коснуться в храме не могло —
Моя напасть, мое богатство,
Мое святое ремесло! [146]
Эпиграф этот умолчала, согласно своему правилу — нет, инстинкту — ничего не облегчать читателю, как не терплю, чтоб облегчали мне. Чтоб сам.
Читатель ведь пока ты с ним не столкнулся — друг и пока о тебе не написал — ты его чтишь. (Иногда, notre cas [147], и потом.)
Посылаю Вам свою Ц<арь->Д<евицу> — не для отзыва, а потому что Вы, очевидно, ее не читали. Вот он, источник всех навязываемых мне кокошников!
Ах! Еще одно спасибо: за Посмертный марш, за, в конце, явный (раз Вы в «Днях») взлет над злободневностью, за то что сердце Ваше (слух) подалось на оборванность последних строк: в лад падало!
* * *
20-го апреля 1923 г.
* * *
Прага:
Где сроки спутаны, где в воздух ввязан
Дом — и под номером не наяву!
Я расскажу тебе о том как важно
В летейском городе моем живу.
Я расскажу тебе как спал он,
Не выспался — и тянет стан
Где между водорослью и опалом
День деворадуется по мостам.
Где мимо спящих Богородиц
И рыцарей дыбящих бровь
Шажком торопится народец
Уродцев | — переживших кровь.
Потомков |
Где честь последними мечами
Воззвав — не медлила в ряду.
О городе, где всё очами
Глядит — последнего в роду.
* * *
21-го нов<ого> апр<еля> 1923 г.
(Стихи, не вошедшие в После России.)
* * *
Варианты Пражского Рыцаря:
В роковую проседь
Вод — отважься!
Этого ли просишь,
Рыцарь пражский?
Мальчик! Воин!
Щеки — горячей
Под конвоем
