землю. Чип поносил его последними словами. Затем он заставил Кинга и остальных, в том числе Митчелла, снять офицерскую одежду. Теперь «бравые мародеры» выглядели «как кучка этапируемых уголовников» [372]. Чип ясно дал понять, что он – капитан и не потерпит неповиновения.
Байрон был голоден. За несколько дней пребывания на острове ни он, ни его товарищи практически ничего не ели. «Большинство из нас голодало уже двое суток, а кто-то и дольше» [373], – писал Байрон. Им пока не удалось обнаружить ни одного животного, которое можно подстрелить. Казалось, тут нет даже крыс. Что еще удивительнее, у берега не водилось рыбы. «Само море, – писал Байрон, – может быть почти таким же бесплодным, как и суша» [374]. Наконец кто-то, отчаявшись, подстрелил чайку. Капитан Чип приказал разделить ее на всех. Мужчины собрали хворост и с помощью огнива принялись разжигать огонь. Наконец повалил густой дым и взметнулись языки пламени. Старый кок Томас Маклин ощипал птицу и сварил ее в большой кастрюле, сдобрив мукой, чтобы получился густой суп. Дымящееся варево разлили в несколько чудом спасенных деревянных мисок.
Байрон наслаждался пищей, но буквально несколько мгновений спустя он и все его спутники ощутили «мучительную боль в животе» и «сильные рвотные позывы» [375]. Мука оказалась заражена. Измученные долгим плаванием и кораблекрушением, теперь моряки страдали еще и от пищевого отравления. Все это вместе с, казалось бы, непрекращающимися бурями лишало всякой надежды на выживание. Спустя столетие британский капитан, чей корабль проходил мимо этого сурового края, отметил, сколь неистово бушевала здесь стихия, назвав его землей, где «в человеке умирает душа» [376].
Сколь голодна ни была команда «Вейджера», люди боялись уходить далеко от пляжа – их страхи подпитывали глубоко укоренившиеся предрассудки. «Твердо уверовав, что, уйдя, дикари притаились поблизости и только и ждут, когда мы разделимся, наши группы не совершали… никаких дальних вылазок» [377], – отметил Байрон. Потерпевшие кораблекрушение в основном жались на узкой прибрежной полосе и не решались исследовать болотистые луга и крутые холмы, поросшие изуродованными ветром деревьями. К юго-западу возвышалась небольшая гора, на севере и востоке виднелись пики пострашнее – один из них в шестьсот метров высотой, с плоской вершиной, над которой поднимался дым, как из курящегося вулкана. Моряки обшарили пляж в поисках мидий и улиток. На берег вынесло обломки: доски палубы, останки грот-мачты, цепной насос, орудийный лафет и колокол. Выбросило и несколько трупов, чей «отвратительный вид» [378] заставил Байрона отпрянуть. Впрочем, вскоре он продолжил поиски и обнаружил кое-что ценнее самого галеона – бочку с соленой говядиной.
Семнадцатого мая, через три дня после крушения, артиллерист Джон Балкли отведал мяса. В дневнике он отметил, что скоро будет Пятидесятница – седьмое воскресенье после Пасхи, когда христиане отмечают момент явления Святого Духа во время праздника урожая. Как говорит Писание, в тот день «всякий, кто призовет имя Господне, спасется».
Как и у большинства потерпевших кораблекрушение, у Балкли не было крова – он бодрствовал и спал под открытым небом. «Лил такой сильный дождь, что мы едва остались живы» [379], – записал он. Тем временем Байрон забеспокоился, что долго без крыши над головой «нам не протянуть» [380]. Температура держалась около нуля, однако из-за влажности и ветра люди буквально коченели. Этот холод убивал.
У Балкли родилась идея. Он подрядил Камминса и нескольких самых отважных моряков и с их помощью вытащил на берег катер, перевернул и поставил на опору килем вверх. Удалось «соорудить некое подобие дома» [381]. Люди сгрудились в убежище. Заметив бесцельно бродящего Байрона, Балкли подозвал его. Вскоре развели костер – люди грелись у этой искры цивилизации. Байрон записал в дневнике, что снял мокрую одежду, выжал и, вытряхнув из нее вшей, надел снова.
Люди обдумывали свое положение. Хотя Чип наказал ренегатов, они оставались источником смуты, в особенности Митчелл. Повсюду в команде Балкли слышал нарастающий «ропот и недовольство» капитаном [382]. Моряки обвиняли его во всех несчастьях и спрашивали себя, что он предпринимает для спасения.
Балкли писал, что без командовавшего ими коммодора Ансона «появилась новая грань» [383]: «всеобщая неразбериха и замешательство» воцарились «среди переставших беспрекословно подчиняться людей». В британском военно-морском флоте добровольцам и насильственно завербованным морякам после гибели их корабля жалованья не полагалось, и, как утверждали двое потерпевших кораблекрушение, большинство из них вместе «Вейджером», скорее всего, лишилось заработка и страдает задаром. А разве тогда они не вправе быть «сами себе хозяевами и больше не подчиняться командирам» [384]?
Кое-какие жалобы на Чипа зафиксировал в дневнике Балкли. Посовещайся капитан с офицерами, «возможно, удалось бы избежать нынешнего бедственного положения» [385], писал он. Тем не менее Балкли старался открыто не поддерживать агитаторов, подчеркивая, что он «всегда действовал, подчиняясь приказам» [386]. Многие недовольные продолжали к нему тянуться. Он доказал свои способности во время плавания (не он ли умолял капитана развернуться?), а теперь он казался самым сердечным среди них. Он даже соорудил для них пристанище. В дневнике Балкли процитировал поэта Джона Драйдена:
Уменье в беде отвагу и ум не терять —
Успеха залог, а не мощная рать [387].
Балкли понимал, что надо искать пропитание, иначе гибель неминуема. Вдобавок он попытался точно определить местонахождение группы, нанеся на карту звезды и произведя счисление пути. Он прикинул, что они застряли у чилийского побережья Патагонии, примерно на 47 градусе южной широты и 81 градусе 40 минутах западной долготы. Увы, эта информация не особо помогла. Что это за остров? Всегда ли он столь враждебен человеку? Некоторые моряки, поскольку за горами не было видно ничего, полагали, что они и вовсе на материке. Увы, то были домыслы. Однако подобные настроения хорошо давали понять, что знания нужны не меньше, чем пища. И если Балкли хочет отыскать обратную дорогу к жене и пятерым детям, ему надо обрести и то и другое.
Буря на мгновение утихла, и Балкли увидел непривычное солнце. Зарядив мушкет, он отправился с отрядом на разведку. Байрон пошел с другой вооруженной группой, настаивая на том, что у них нет иного выбора. Люди брели, увязая в липкой грязи, по лугам и склонам холмов. Они карабкались по вывороченным ветром с корнем гниющим стволам, а деревья, как живые, так и мертвые, были прижаты друг к другу настолько плотно, что продираться приходилось точно сквозь живую изгородь. Ноги и руки опутывали корни и лианы, шипы обдирали кожу.
Байрон, хоть
