небольшая группа насильственно завербованных вышли в море. Волны бились о борта их утлой лодчонки. Пришвартовавшись к «Вейджеру», люди с трудом вскарабкались на то, что прежде было кораблем. В затопленных трюмах плавали трупы, доски прогнили – одно неверное движение, и незадачливый моряк соскользнет в воду. «Трудности, с которыми нам пришлось столкнуться во время этих посещений места крушения, трудно описать словами» [405], – писал Байрон.
Среди обломков нашлась и кое-какая добыча. «Нашел несколько бочонков с вином и бренди» [406], – взволнованно отметил Балкли. Добравшись до капитанской кладовой, он взломал дверь. «Достал несколько бочонков с ромом и вином и доставил их на берег» [407].
Вскоре Чип отправил подмогу. «По приказу капитана мы работали на месте крушения каждый день, за исключением случаев, когда нам не позволяла погода» [408], – писал гардемарин Кэмпбелл. Задействовали все три лодки. Чип знал, что нужно спасти как можно больше, пока корабль полностью не уйдет под воду.
Люди попытались проникнуть глубже внутрь корпуса. Отовсюду сочилась вода, когда они, словно прогрызавшие корпус корабельные черви, исследовали полузатопленные трюмы. На то, чтобы спасти десять бочонков муки, бочонок гороха, несколько бочонков говядины и свинины, ларь овсянки и еще несколько бочонков бренди и вина, ушло множество часов. Моряки также смогли забрать парусину, столярные инструменты и гвозди, которые, как отметил Кэмпбелл, «в нашей ситуации оказали неоценимую помощь» [409]. Подняли несколько ящиков с восковыми свечами, тюки ткани, чулки, туфли и несколько пар часов.
Тем временем корпус, как выразился Балкли, «разрывался» [410], и экспедиции становились все рискованнее. Пришлось разработать новую стратегию: к длинным деревянным палкам прикрепили крюки и, перегнувшись через планширь, пытались выловить что-то вслепую.
Чип поставил палатку возле своего обиталища. В ней хранилась вся провизия. Посторонним в палатку доступ был запрещен. Как и при командовании «Вейджером», для обеспечения исполнения приказов капитан полагался на строгую иерархию. Но в постоянной угрозе мятежа он в первую очередь доверял внутреннему кругу союзников – структуре внутри структуры, – в которую входили лейтенант морской пехоты Гамильтон, хирург Эллиот и казначей Харви.
Боеприпасы и оружие Чип также спрятал в палатке. Капитан всегда носил пистолет, что дозволил также только Гамильтону, Эллиоту и Харви. Блистая оружием, они встречали подходившие к берегу лодки, удостоверяясь, что все в установленном порядке перенесено в палатку и зарегистрировано в гроссбухах казначея. Никакого воровства – еще одна запретительная статья «военного кодекса».
Чип обнаружил, что временами Балкли возмущался правилами и предписаниями. В лунные ночи артиллерист вместе с друзьями пытался продолжить спасение имущества, но Чип запретил подобное своеволие. В дневнике Балкли жаловался на Чипа и его ближайшее окружение: «Они так боялись мелких хищений, что запретили лодкам выходить и работать по ночам… Тем самым мы упустили несколько возможностей достать провизию и другие полезные вещи, в которых у нас вскоре возникнет острая нужда» [411].
Несмотря на растущую напряженность, жизнь людей приобрела хоть какой-то смысл и вновь подчинялась правилам. Чип бережливо – «с самой рачительной экономией» [412] – распределял скудные припасы. В те счастливые дни, когда капитан мог предложить команде мясо, кусок, обычно причитавшийся одному, делился на троих. И все-таки даже такая скромная пайка была больше, чем те крохи, которыми моряки довольствовались сразу после катастрофы. «Наши желудки оживают и наслаждаются» [413], – заметил Балкли. Иногда люди и вовсе получали немного вина или коньяка.
Хотя помощник плотника Митчелл и его товарищи оставались своевольными, ропот стих, и даже боцман Кинг начал сторониться «этих ренегатов», а Чип, из-за неуверенности в себе подверженный внезапным вспышкам гнева, казалось, успокоился. Вдобавок на потерпевших крушение снизошла необъяснимая благодать: цинга отступила. Лекарством стал дикий островной сельдерей. Кэмпбелл писал, что все это время Чип «проявлял величайшую заботу о безопасности людей» [414], добавляя: «Если бы не капитан, многие бы погибли» [415].
* * *
Команда «Вейджера» обнаружила новый источник пищи – люди соскребали длинные узкие нити морских водорослей со скал. Затем добычу пару часов кипятили и получали то, что Балкли назвал «хорошей и полезной едой» [416]. Иногда Байрон и его товарищи смешивали водоросли с мукой и жарили на свечных огарках. Полученную хрустящую субстанцию они называли «мясным пирогом». Кэмпбелл отметил: «Однажды вечером я имел честь ужинать [с Чипом]. У нас был приготовленный им мясной пирог, лучший из всех, что я когда-либо ел на острове» [417]. (Кэмпбелла поражало, что «даже капитану приходилось довольствоваться этим убогим блюдом!» [418])
Хотя потерпевшие крушение отчаянно пытались охотиться на бакланов, буревестников и других водоплавающих птиц, заманчиво садившихся на морские скалы, эти попытки не увенчивались успехом. Сильные волны и холодная вода – всего четыре градуса выше нуля – отпугивали даже искусных пловцов. Некоторые моряки проявляли смекалку и, согласно Балкли, мастерили «плоскодонки, плоты из бочонков, из кожи и тому подобное» [419].
Тридцатилетний моряк Ричард Фиппс сделал плот – он привязал веревкой к паре бревен часть деревянного корпуса большой бочки. Никудышный пловец, он тем не менее смело вышел в море, как выразился Байрон, «искать приключений на этом необычном и оригинальном суденышке» [420]. Чип выдал ему ружье, и, заметив птицу, Фиппс, всякий раз силясь удержать равновесие среди волн, затаивал дыхание и стрелял. Первые успехи поощрили его продвигаться дальше вдоль побережья, нанося на карту новые владения.
Однажды ночью Фиппс не вернулся. Не вернулся и на следующий день. Потерпевшие кораблекрушение оплакали потерю еще одного товарища.
На следующий день другой моряк, не устрашившись, отправился на охоту на собственном плоту. Подойдя к скалистому островку, он заметил большое животное. Он подплыл ближе, держа наготове ружье. Фиппс! Волна перевернула его плот, а ему удалось вскарабкаться на скалу.
После того как Фиппса вернули в лагерь, он тотчас принялся сооружать новое, более прочное судно. На сей раз он взял воловью шкуру, служившую на «Вейджере» для просеивания пороха, и обернул ее вокруг нескольких изогнутых деревянных шестов – получилось что-то вроде каноэ. Фиппс вновь вышел в море.
Байрон и двое его друзей тоже сконструировали утлое суденышко – плоскодонный плот, который приводился в движение с помощью шеста. В свободное от спасения имущества из обломков время моряки предпринимали вылазки. Байрон изучал попадавшихся ему на глаза морских птиц, в том числе патагонскую утку-пароход [421], с короткими крыльями и большими перепончатыми лапами. По ночам утки-пароходы издавали звуки, похожие на храп. Байрон сравнивал эту утку со скаковой лошадью из-за «скорости, с которой она двигалась по поверхности воды, в полулете, полубеге» [422].
Однажды, когда Байрон и
