звериной шкуры вокруг бедер и подобия накидки из перьев на плечах» [435], – писал он.
На каждом каноэ каким-то чудом горел костер, и холод, кажется, не беспокоил умело маневрировавших меж бурунами гребцов. При них было несколько собак, по словам Байрона, «напоминавших дворняг» [436]. Псы внимательно оглядывали море.
Потерпевшие кораблекрушение уставились на «дикарей» – те тоже не сводили глаз с тощих и заросших белокожих пришельцев. «По их величайшему удивлению, – писал Байрон, – и всей манере их поведения, а также по тому, что у них не было ни одной вещи, которую можно было бы позаимствовать у белых людей, было ясно, что они никогда такого не видели» [437].
Это была группа кавескаров – «людей, которые носят шкуры» [438] [439]. Они поселились в Патагонии и на Огненной Земле тысячи лет назад. (Изыскания археологов указывают на то, что первые люди прибыли в этот регион около двенадцати тысяч лет назад, ближе к концу ледникового периода.) Численность кавескаров составляла несколько тысяч человек, однако ареал их обитания простирался на сотни километров вдоль южного побережья Чили, от Гольфо-де-Пеньяс до Магелланова пролива. Обычно кавескары путешествовали малыми семейными группами. Учитывая непроходимую местность, бо́льшую часть времени они проводили в каноэ и добывали пропитание в бушующих водах океана. Их называли морскими кочевниками.
За века кавескары приспособились к суровым условиям. Им был знаком каждый изгиб береговой линии, перед их мысленным взором всегда была карта сложных лабиринтов каналов, бухт и заливов. Они знали все убежища, кристальные горные ручьи с пригодной для питья водой, рифы, кишащие съедобными морскими ежами, улитками и голубыми мидиями, заливы, где рыба собиралась в косяки, лучшие места для охоты на тюленей, выдр, морских львов, бакланов и уток-пароходов. По кружащимся стервятникам или зловонию кавескар мог определить местонахождение выброшенного на берег или раненого кита, одарявшего бесконечными щедротами: мясом для пропитания, жиром для извлечения масла, ребрами и сухожилиями для постройки каноэ.
Кавескары редко оставались на одном месте дольше нескольких дней, стараясь не истощать продовольственные ресурсы местности. Они были искусными мореплавателями, в особенности женщины, которые обычно управляли каноэ и гребли на веслах. Шириной всего около метра, эти суда, однако, вмещали целую семью и собак – последние были верными компаньонами, надежными охранниками и непревзойденными охотниками. Плоскодонные каноэ могли огибать рифы и проходить в скалистых каналах, в качестве балласта их деревянные полы часто покрывали глиной. Деяржась у береговой линии и высматривая в небе внезапные шквалы, кавескары пробивались сквозь яростные пятидесятые и моря, сокрушавшие такие массивные корабли, как «Вейджер». (Яганы, мореходный народ, чья территория лежала южнее, на своих каноэ даже одолевали штормы на мысе Горн.)
Хотя кавескары и другие «народы каноэ» не знали металла, у них был внушительный арсенал. Долота и зазубренные наконечники для гарпунов и копий делали из китовых костей, гребни – из челюстных костей дельфина. Кожа и сухожилия тюленей и китов служили тетивой для луков, пращей, нитями для плетения рыболовных сетей. Тюленьи пузыри становились мешками. Из лоз и ветвей плели корзины. Из древесной коры мастерили лари и факелы. Раковины превращали во что угодно, от совков до ножей, достаточно острых, чтобы резать кости. Из шкур тюленей и морских львов шили набедренные повязки и наплечники.
Европейские исследователи, не понимая, как кто-то может выжить в этом регионе, и стремясь оправдать свои жестокие нападения на коренные народы, часто называли кавескаров и других туземцев на каноэ «каннибалами», но достоверных доказательств этому нет [440]. Местные жители придумали множество способов добывать пропитание в море. Женщины, преимущественно занимавшиеся рыбной ловлей, привязывали к веревке из сухожилий раковину и бросали ее в воду, подстерегая и подсекая добычу, которую хватали свободной рукой. Мужчины, охотясь, негромким пением или шлепками по воде подманивали морских львов и, когда животные высовывались из воды, били их гарпунами. Охотники ставили капканы на гусей, в сумерках бродивших по лугам, и стреляли из рогаток в бакланов. Ночью кавескары размахивали факелами перед гнездами птиц, ослепляя пернатых, – так было проще забить их дубинками.
Аборигены приспособились к суровому климату. Чтобы согреться, они смазывали кожу тюленьим жиром и никогда не гасили костров. Огонь служил не только для обогрева, но и для жарки мяса, изготовления орудий и подачи дымовых сигналов. Дрова из миртового дерева горят даже сырые, а пух птенцов и гнезда насекомых давали легковоспламеняющийся трут. Если огонь все-таки гас, его разжигали заново, ударяя по кремню минералом пиритом, который содержит сернистые газы. В каноэ костры разжигались в песчаных или глиняных очагах. Заготовкой дров частенько занимались дети.
Кавескары были настолько хорошо приспособлены к холоду, что столетия спустя НАСА в поисках способов выжить в условиях критично низких температур инициировало экспедицию в Патагонию. Один антрополог описал, как эти кочевники поддерживали жизнь: «Домом может быть галечный пляж, песчаный участок, знакомые скалы и островки, какие-то в зимние месяцы, другие долгими летними днями. Домом был и каноэ… с очагом, питьевой водой, с одной или двумя собаками, домашней утварью и охотничьим снаряжением, почти всем необходимым… Вся необходимая пища или материалы находились в воде или на берегу» [441].
* * *
Байрон, Балкли и Кэмпбелл размахивали шляпами, подзывая кавескаров ближе. Экспедиция Ансона получила от британского правителя покровительственный манифест, который следовало зачитывать всем встретившимся в путешествии туземцам. Аборигенов предлагалось спасти от якобы развращающих условий и помочь создать правительство, чтобы они стали «счастливыми людьми» [442]. Тем не менее потерпевшие кораблекрушение поняли, что те самые люди, которых англичане почитали «дикарями», могут владеть ключом к их спасению.
Кавескары подойти не решались. Пусть они никогда не видели европейцев, но, скорее всего, были наслышаны о жестоком завоевании испанцами других коренных народов на севере и знали о кровожадности приплывших на кораблях бледнолицых. Магеллан и его банда конкистадоров – первые достигшие Патагонии европейцы – подарками заманили двух молодых жителей одной из местных общин так называемых великанов на свой корабль, а потом заковали их в кандалы. «Увидев, как по засову оков, заклепывая его, чтобы не открылся, принялись бить молотком, эти великаны испугались» [443], – писал хронист Магеллана. Испанцы хвастались, что обратили одного из них в христианство и окрестили Павлом, точно какие-то искупители. Оба заложника вскоре умерли от болезни. Позже, в XIX веке, немецкий купец похитил нескольких кавескаров [444] и как «дикарей в естественном состоянии» выставил в парижском зоопарке, собрав полмиллиона зрителей.
Байрон и его товарищи пытались убедить кавескаров, что не причинят им вреда, демонстрируя то, что Байрон называл «знаками дружелюбия» [445]. Когда море заливал дождь, гребцы
