образом были высечены и другие виновные. Некоторые морские пехотинцы пришли в такой ужас от вида своих страдающих товарищей, что как минимум в одном случае отказались исполнять третью часть наказания. Затем воров – истекающих кровью и практически без сознания – доставили на остров.
Чип считал, что подавил любое будущее неповиновение экипажа. «Я пытался… привести их к разуму и чувству долга» [503], – настаивал он в рапорте. Однако вскоре обнаружилось, что из складской палатки пропали четыре бутылки коньяка и четыре мешка муки. Голод оказался самой страшной пыткой.
Разъяренная толпа вихрем пронеслась по поселению – люди искали воров или остатки пищи. В палатках нескольких пехотинцев обнаружились украденные бутылки и мешки. Девятеро солдат были обвинены, пятерым удалось бежать, оставшихся четверых выпороли и отправили на островок.
Грабежи продолжались, порки усиливались. После того как еще одного человека несколько раз высекли плетью, Чип приказал Байрону и матросам отвезти вора на островок. Казалось, этот человек был при смерти. Байрон вспоминал: «Из сострадания и вопреки приказу мы смастерили ему нечто вроде хижины и разожгли для него огонь, а потом оставили беднягу управляться самостоятельно» [504]. Несколько дней спустя Байрон и несколько его товарищей отправились проведать несчастного, но обнаружили того «мертвым и окоченевшим» [505].
Глава тринадцатая
Крайности
Капитан Чип увидел длинную белую, точно из муки, дорожку, которая тянулась к его жилищу. Он присмотрелся внимательнее. Это не мука. Это порох. Что это? Случайность или заговор? Гардемарин Байрон сказал, что слышал от кого-то, что Митчелл и его банда ренегатов пробрались в лагерь, чтобы «довести до конца свой коварный замысел взорвать капитана, от чего их с трудом отговорил тот, у кого еще остались сострадание и совесть» [506].
Чип не понимал, чему верить. Слухи множились и обретали пугающее могущество. Никому нельзя верить. Ничему нельзя верить. Позиция капитана становилась все более шаткой. Признаки нелояльности он обнаружил даже среди офицеров. Командир морской пехоты Пембертон, по словам Чипа, утратил «всякое чувство чести и интересов страны» [507]. Безвольный лейтенант Бейнс, казалось, менял пристрастия с каждым дуновением ветерка, а боцман Кинг затеял столько ссор, что товарищи сами выгнали его из убежища. А Джон Балкли? Вдруг он волк в овечьей шкуре? Чип прямо спросил Балкли, верен ли тот ему, и Балкли заявил, что и он сам, и «народ» [508] – опять это словечко – «никогда не поднимут против капитана мятежа». Однако Чип знал, что артиллерист постоянно вел какие-то встречи и заключал какие-то союзы, строя свою маленькую империю.
Мрачный, всегда с тростью, Чип ковылял по берегу. Присвоенное ему звание капитана – не просто повышение по службе, нет, оно могло принести Чипу столь желанные почести и уважение. У него появился шанс покрыть себя славой. Но это чертово кораблекрушение нарушило все планы! Чип страдал. От голода, от неуверенности, от подозрительности. Мысли «о повторяющихся бедах и огорчениях, с которыми он сталкивался» [509], жрали капитана, точно крысы. Как замечал Байрон, Чип весьма ревниво охранял свою капитанскую власть – власть, которую видел «ежедневно тающей и готовой обрушиться» [510].
Седьмого июня, спустя почти месяц после кораблекрушения, капитан Чип отдал гардемарину Генри Козенсу простой приказ выкатить спасенный с затонувшего корабля бочонок с порохом на берег, а потом в складскую палатку. Спьяну нетвердо стоящий на ногах Козенс заявил, что бочонок слишком тяжелый, и отказался. Гардемарин ослушался капитана!
Чип взъярился и наорал на Козенса – тот пьян, задирист, не уважает капитана.
– Чем я мог напиться, кроме воды? [511] – ответил Козенс.
– Подлец! Собери побольше людей и закати бочонок.
Нерешительным жестом Козенс подозвал остальных, но никто не двинулся с места, и Чип ударил его тростью. Затем он приказал схватить Козенса и посадить в палатку под охраной часового. «В этот день мистер Генри Козенс, гардемарин, был задержан капитаном, – записал в дневник Балкли. – В вину ему вменялось пьянство» [512].
Вечером Чип навестил пленника. Козенс обрушил на него поток проклятий, оскорбления разнеслись по всему лагерю. Козенс кричал, что Чип хуже Джорджа Шелвока, одиозного британского пирата, чей корабль «Спидуэлл» лет двадцать назад потерпел крушение на одном из островов архипелага Хуан-Фернандес. По возвращении в Великобританию Шелвока обвинили в умышленном потоплении корабля с целью обмана своих инвесторов.
– Шелвок хоть и мошенник, но не дурак, – сказал Козенс Чипу. – А вы, богом клянусь, и тот и другой [513].
В ярости Чип замахнулся на Козенса тростью, готовый его ударить – вколотить в него повиновение, – но его удержал часовой, сказав, что капитану «не подобает бить никого из заключенных». Чип быстро одумался и внезапно выпустил Козенса из-под стражи.
Кто-то из матросов подлил гардемарину еще выпивки, и тот снова принялся буянить, на сей раз повздорив с близким союзником капитана, казначеем Томасом Харви. Трезвый, Козенс всегда был дружелюбен, и Байрон считал, что его друга подпоил кто-то из заговорщиков, сделав из него своего рода козла отпущения.
Несколько дней спустя шел особенно сильный дождь. Стоявший в очереди за раздаваемым из складской палатки казначеем Харви пайком Козенс услышал, что Чип решил сократить норму вина. Гардемарин тотчас бросился к Харви, требуя свою долю. Казначей, еще не остывший после их недавней ссоры, выхватил кремневый пистолет со стволом около тридцати сантиметров длиной. Козенс продолжал наседать. Харви взвел курок и прицелился, обозвав Козенса псом и обвинив в намерении поднять мятеж. Стоявший рядом с Харви моряк успел ударить по стволу как раз в тот момент, когда казначей нажал на курок. Пуля не задела Козенса.
Услыхав выстрел и крики о мятеже, Чип выскочил из своего жилища. Глаза у него горели, в руке зажат пистолет. Он огляделся в поисках Козенса, который, по его твердому убеждению, и произвел выстрел, и крикнул:
– Где этот негодяй?
Ответа не последовало, но Чип заметил Козенса в растущей толпе. Капитан подошел и приставил холодное дуло к левой щеке Козенса. После чего Чип, по собственному позднейшему признанию, «впал в крайность» [514].
Глава четырнадцатая
Благорасположение народа
Услышав выстрел, Джон Байрон выбежал из своей хижины. Козенс катался «в собственной крови» [515]. Капитан Чип попал ему в голову.
Большинство, боясь гнева Чипа, отступили назад, но Байрон подошел и опустился на колени рядом со своим сотрапезником. Козенс еще дышал. Он открыл рот, силясь что-то сказать, но не смог выговорить ни слова. Затем, вспоминал Байрон, он «взял меня за руку» и «покачал головой, будто хотел с нами попрощаться» [516].
Толпа забеспокоилась. Балкли заметил, что «пресловутые
