Балкли и его друга Камминса. Убедившись, что их никто не подслушивает, Пембертон признался, что лейтенанта Бейнса, старшего помощника капитана, он рассматривал как
пустое место. Более того, «того же поля ягодой» [485] он считал капитана Чипа. Казалось, отныне он предан Балкли, этому врожденному лидеру.
* * *
Капитана Чипа больше всего заботили воры. Точно крысы, по ночам они пробирались в складскую палатку и выносили драгоценные крупицы еды. Эти кражи – названные Балкли «злодейской практикой» [486] – привели потерпевших кораблекрушение в ярость. Люди косились друг на друга: кто из них вор?
Единственный командир, презираемый моряками наравне с тираном, – тот, кто не способен поддержать порядок и обеспечить благополучие людей в обмен на их лояльность. Теперь многие матросы презирали Чипа за то, что он никак не мог предотвратить кражи. Кто-то даже потребовал, чтобы еду перенесли в убежище Балкли – ему доверия больше. Сам Балкли подобного требования не выдвигал, но пришел к Чипу «посоветоваться» [487]. Он говорил так, будто представлял народ.
Чип считал, что, если не подавить беспорядки, люди обречены. И потому приказал: все офицеры и морские пехотинцы обязаны по очереди охранять складскую палатку. Среди вахтеров был и Балкли. «Строго приказали, – писал он, – быть начеку» [488]. Байрон тоже нес караул и отмечал: «изнуренному за весь день поиском пропитания» было трудно «охранять эту палатку от вторжения ночью» [489].
В одно из своих дежурств Байрон услышал шорох. Не тот ли это страшный зверь, который, как он думал, рыскал по острову?.. Однажды он записал в дневнике рассказ моряка о том, как во сне «его беспокоило какое-то животное, дышавшее ему в лицо, а открыв глаза, он сильно удивился, увидев в мерцании пламени, что над ним стоит большой зверь» [490]. Моряк с «ужасом в глазах» поведал историю своего чудесного спасения. Позже взволнованному Байрону показалось, что он обнаружил на песчаной почве странный след: «глубокий и ровный, оставленный большой круглой лапой с мощными когтями» [491].
Теперь уже Байрон рыскал в темноте. Из палатки доносился странный звук. Байрон выхватил пистолет и вошел внутрь… И увидел горящие глаза одного из своих товарищей. Тот пролез под палаткой и воровал еду. Байрон направил пистолет ему в грудь. Потом веревкой привязал руки вора к столбу и пошел предупредить капитана.
Чип поместил вора под стражу, надеясь предупредить дальнейшие инциденты. Однако вскоре после этого вооруженный казначей Томас Харви заметил, как кто-то ползет через кусты у палатки с припасами. «Кто тут?» – крикнул он. Это был морской пехотинец Роуленд Крассет. Харви схватил его и обыскал. Пехотинец, как записал Балкли, нес «суточный рацион муки более чем на девяносто душ и кусок говядины под шинелью» [492], а еще три куска говядины припрятал в кустах. Другой морской пехотинец, Томас Смит, сотрапезник Крассета, как раз охранял складскую палатку и был арестован как сообщник.
Новости об арестах пронеслись по поселению, доводя его апатичных насельников до исступления линчевателей. Чип сказал Балкли и нескольким другим офицерам: «Я действительно считаю, что ограбление складской палатки – которое в наших нынешних обстоятельствах умерщвляет голодом все население – должно караться смертной казнью» [493]. Никто не возражал. «Таково было мнение не только капитана, но и всех присутствующих» [494], – отметил Балкли.
Однако в итоге Чип решил, что на обвиняемых должно «распространяться действие законов военно-морского флота, и уцелеют они или погибнут в соответствии с ними» [495]. Обвиняемые предстанут перед военным трибуналом: если преступление совершено на острове Вейджер, там же пройдет и суд.
Даже посреди необъятной пустыни – вдали от Британии и любопытных глаз Адмиралтейства – Чип и многие потерпевшие кораблекрушение цеплялись за британские военно-морские кодексы. Они поспешно устроили открытый трибунал [496], назначив судьями офицеров [497]. В соответствии с военно-морским уставом те обязаны были быть беспристрастными, что, однако, невозможно, если речь идет буквально о выживании. Судей в лохмотьях привели к присяге и вывели подсудимых. Под аккомпанемент обуявшего их тела ветра вслух зачитали обвинения. Вызвали свидетелей, поклявшихся говорить «правду, только правду и ничего, кроме правды». Единственной защитой обвиняемых служило то, что при всей их жестокости или хитрости они лишь пытались не умереть с голоду. Суды продлились недолго: всех троих подсудимых признали виновными.
После изучения военного кодекса решили, что, поскольку данное «преступление не посягало на жизнь» [498], оно не заслуживает смертной казни. Вместо этого каждого признанного виновным приговорили к шестистам ударам плетью – количеству настолько чрезмерному, что экзекуцию следовало проводить по двести ударов в течение трех дней. В противном случае летальный исход неизбежен. Один моряк военно-морского флота, приговоренный к суровой порке, сказал: «Я уверен, что не выдержу пыток, я бы предпочел быть расстрелянным или повешенным на рее» [499].
Впрочем, многие из потерпевших кораблекрушение считали, что шестисот ударов плетью недостаточно. Они жаждали смерти.
Потом заговорил Балкли и предложил то, что он назвал «наказанием, близким к смерти» – которое «даст хорошую острастку на будущее» [500]. Он предложил после порки «сослать виновных на скалистый островок у побережья, где можно добыть немного мидий, улиток и пресной воды, и оставить там до возвращения в Британию».
Капитан Чип ухватился за эту идею. Наверняка после такого сурового наказания никто больше не посмеет ослушаться его приказов и ставить себя выше потребностей команды.
Чип приказал команде «всем присутствовать при исполнении наказания». И вот под бурей с градом собрались потерпевшие кораблекрушение. Часовые вывели одного из заключенных, Крассета. Вместе с осужденным морским пехотинцем моряки обошли полмира – стояли на вахтах, сражались с ураганами, выживали при кораблекрушении. Теперь они смотрели, как запястья их товарища привязали к дереву. Раздираемую враждой команду на мгновение объединила общая ненависть.
С Крассета сорвали рубашку, обнажив спину. Первыми его ударили ледяные градины. Потом один из моряков схватил плеть и принялся хлестать вора. От ударов плети на коже оставались кровавые полосы. Один из свидетелей порки отметил, что после двух десятков ударов плетью «исполосованная спина мало напоминает человеческую, она похожа на жареное мясо, обгоревшее почти до черноты над палящим огнем, однако это не останавливает линчевателя» [501].
Экзекутор хлестал Крассета до тех пор, пока не устал настолько, что больше не мог наносить удары. На смену пришел другой. «Когда бедолагу секут, его мучительные крики пронзают до глубины души» [502], – вспоминал другой свидетель порки.
Крассет получил полсотни ударов плетью, потом еще полсотни – и еще. После двухсотого удара его развязали и увели. На следующий день экзекуция возобновилась. Таким же
