Гаденыша приметили сразу – еще на подходе. Лежит, воняет рядом с воронкой. За малым не ушел… Помню, удивился, насколько грамотная и продуманная позиция: залег, тварюка, не в самом кишлаке, а в низинке, метрах в тридцати-сорока от последних руин. И лупанул в проем меж дувалов. Со стороны по хвосту гранаты видно – бьют из середины кишлака, а он – вот где! Да ладно, все равно не выгорело: и танк не сжег, только каток подпортил, и самого по запчастям закопают.
Рядом – огрызок гранатомета. Отлично… Сереге подарок сделаем, он – комбату, тот – комполка. Глядишь, кто-то дырочку в кителе, а то и в погоне просверлит. Потери – издержки войны, раненые – проза жизни, а вот захваченное у мятежников оружие – это поэзия успеха!
Подошли к духу. Лежит, уткнулся рылом в пыль, правая рука вместе с плечом и лопаткой оторвана к хренам собачьим. Левая подвернута и растопыркой вверх вывернута. Одной ноги от колена нет, только поодаль калоша валяется. Наша, кстати, советская – черный низ и малиновый бархат внутри. Правоверный весь порубан, окровавлен, обожжен, одежду со шкуры клочьями сорвало. И мелкий такой… несчастный, когда дохлый.
Подцепил стволом пулемета, перевернул на спину. Стоим втроем, глазами лупаем. Спецы тоже из люков повысовывались, с машины смотрят. А перед нами – птенец желторотый. На вскидку – лет двенадцать, может, чуть больше. Глаза открыты и забиты палевой пылью так, что очками кажутся. Черты лица – Мефистофель в отрочестве. Вот с таких в Средние века чертей писали. Лицо звериной национальности. Бесово отродье! Для чего только тебя мамка на свет блеванула, недоносок?!
Не знаю, такое накатило… никогда со мной подобного не случалось… да и чтобы с кем другим, не видел. Поднял пулемет и всадил в мерзкую харю очередь – только ошметки полетели… Нате, хороните красавца, великого моджахеда – мученика за газават ваш сраный!
Подошел Зубяра, закинул свой ПК за спину, забрал мой и, приобняв за плечи, тихо сказал:
– Пийдемо, братусю, хай йм неладно буде.
Да, куда уж неладнее! С чем и отвалили.
* * *
Возле машин суета – молодняк позиции готовит. Взводный закинул в башню остатки РПГ и помчался отчитываться – машина комбата в Баланджери. Осмотрелся по сторонам: мой Юрец с остальными под бойкие окрики Слободянюка, который Пончик, бодро лопатой машет, а Темира не видно. Не понял?!
Вон он где! Сидит под деревцом над мертвой псиной и что-то скулит. Непорядок! Подхожу… Оказывается, поет! Уселся на корточки, сорванной веточкой отгоняет от собаки мух и что-то свое, бабайское, грустно мурлычет. На тощие пожелтевшие ветки накинута плащ-палатка, вот в этой тени они и пристроились.
И самое интересное – смотрю, а пес-то дышит! Нормальная собака, круто! Редко, мелко, с перебоями, но распоротый бок вздымается. Присел рядом, осмотрел. От шеи до самого брюха, как бритвой, весь бок по диагонали распахан. Видны надсеченные ребра, но не разобрать, целы ли. Разваленная рана прибита пылью, кровь почернела и свернулась, вздыбив густую и уже заскорузлую шерсть. На груди тоже все торчком и присохло. Жара…
Нога еще пробита, помню. Сейчас не посмотришь – переворачивать, мучить животину не хочется. И так понятно: кранты, отвоевался пес. Но и подыхать солдату, хоть и четвероногому, так, на обочине, не пристало. Хотел еще промедола вколоть, но потом передумал: кто его знает, как он на собак действует, а пес и так не дергается.
Аккуратно положили собачуру на плащ-палатку и отнесли в десант моей 149-й. Вечером похороним.
* * *
Посидеть спокойно не дали. Приехал взводный, тут же по связи одна команда, потом еще одна – поехали, родная, кататься! Угомонились только под самым Кишимом. Начинало потихоньку смеркаться. По связи запретили разжигать костры – бред полный! Какого?! От кого прятаться: всю округу за день на уши поставили! Да ладно…
Завели бээмпэшки, повыкладывали на эжекторы банки с кашей и тушенкой – греем. Залез я в десант и вижу задратую морду, осмысленный взгляд и даже, гадом буду, два слабых удара хвоста по сидушке. Вот тебе на! Живой.
Свистнул своей татарче, бережно вытянули пса на брезенте и положили в сторонке. Лежит, голову почти все время держит, ушами, словно конь, прядет. Глазюки карие… Столько в них понимания и тоски… Налил в ладошку воды из фляги – он жадно выпил. Понято…
Порылся в десанте, откопал пару Серегиных банок: «Гречка в курином бульоне». Блатная каша, увидит – прибьет на хрен. Кинул на эжектор, поманил пальчиком Пончика, шепнул пару ласковых… Да, Глебыч, вопросов нет, родной! Забрал у кого-то из молодых каску без внутренней оснастки. Вывалил туда две банки каши, долил воды в бульончик. Попробовал – нормально, не горячая. Темир вырыл у головы ямку, как раз почти на всю каску. Поставили. Ешь, мол.
Парняга так рьяно зачавкал, что понял я: срочно нужен Степан. Залез к Катаеву в башню – давай связь налаживать. А фельдшер наш по всей колонне как заведенный. Нашли в Кишиме, только раненых отправил. Я ему так мол и так… Ох тут он меня – и в хвост и в гриву, да так залихватски, да с выпендрежем своим сибирским, чалдон безбашенный.
Ну, мне тоже с ним особо любезничать не о чем. Тоже мне – прапор, пуп земли. Нагавкавшись вволю, сговорились, что как разделается он с делами, так найдет машину и приедет. А тут ночь на носу, куда ездить: к урюкам на шашлык? Жопа…
С третьего или четвертого захода по связи сообщил, что едет с комендачами. Сказал, чтобы я воды разогрел. На чем? Втихую затащили один термос в окоп, накрыли палаткой и, спалив три или четыре осветительных огня, наш молодняк, чихая и кашляя, выдал на-гора литров двадцать кипятку. Взводный только головой качал, за этим цирком наблюдая.
Наконец приехал Степан. Приволок свою сумку и еще целый вещмешок медбарахла. Сразу осмотрел собаку. Спрашиваю:
– Ну что?
– Да что, шить бочину надо… ногу потом посмотрим, с грудью вообще хер разберешь… Ладно, давай, не казенный, поди…
Давай!
Взяли Темира, фонарь взводного, Степановы причиндалы, воду, обложились палатками и начали нашего Дусю латать.
Первым делом добрым куском бинта схомутали пасть и завязали узел на затылке, под ушами. Внутримышечно дали обезболивающее.
Начали очищать рану. Обкололи вокруг новокаином, вылили почти всю воду, кое-как, местами прихватывая кожу, состригли закаменевшую шерсть. Стали промывать перекисью, тут же все запенилось бело-розовым, обильно пошла сукровица. Смыли фурацилином, жирно обмазали вокруг раны йодом. Семен разложил кривые иглы, нарезал и намочил антисептиком обычную армейскую суровую нить и говорит:
– Чего смотришь? Схватил зажим – вперед!
– Че, я буду шить?
– А кто?
Ну, с Семеном особо не поприпераешься – спасибо, что вообще приехал. Давай шить. Тот только покрикивает, да в гроба-душу-мать клянет жопорукого чухонца. Я уже под конец и смеяться не мог от его матюгов. Это ж как и, главное, где так ругаться выучиться можно? Ума не приложу.
Дуся лежит смирно, иногда только шкурой передернет. Тут-то и ему по первое число от Степана. «Не шали! А то долдон криворукий женилку к хвосту с перепугу причинит, что тогда: пока поссышь, служивый, пять раз кончишь». Ну и все в таком духе, пока я не управился.
Серега, просидевший весь вечер рядом с нами, просто выл, сил ржать уже не было. А чего, классный день у летехи. Взвод – красавец. Себя показал, гранатомет добыл, раненых спас. Всех прикрыли, потерь – ноль. Даже собака чужая и та выжила. А тут такой концерт под занавес: Райкин отдыхает.
Смешно им, а мне терпи, обтекай. Нашли потешницу, швею-мотористку. И поди слово скажи – Семен разухабился, попустило мужика с утренней горячки, вот и потешается. Ты ему слово – он тебе десять в ответ, да так, что и рот потом открывать не захочешь. Это тебе не батальонная связь. Сиди на попе ровно, шей псину и сопи себе в обе дырочки, гиппократушка.
Управились с боком – засыпали все желтой хирургической присыпкой, как подсохло, поверх замазали зеленкой. Занялись грудью. Состригли, где и как смогли, всполоснули, на чем и закончили. Грудина у пса – будь здоров, не у всякого мужика такая. Мышцы литые, тяжелые. Насчитали четыре дыры. Все мелкие, скорее осколки, а там, как Судьба карту сдаст. Рентгена нет, как проверить – зондом? А дальше – полостная операция в условиях окопа, силами двух коновалов? Бред…
Обработали. Перевернули на заштопанный бок. С Семена весь кураж мигом слетел… Явно пуля, чуть выше колена. Кость раздроблена, нога соплей болтается. Кровоточит негусто, но постоянно. Туго дело.
Тут взводный выступил:
– А пацан-то наш – боец!
– В смысле?
– Сраку духам не показал, все на грудь хапнул.
А ведь прав! Действительно… Приметил Серега – так и есть. Все раны – спереди. В лицо пса били – не отвернул.
Семен приосанился:
– Ладно, мужики, кончай базарить…
Засыпали дыру неразведенным бициллином, обработали сверху, перетянули тугой повязкой. Потом Семен наколол антибиотиков, повторно вогнал анальгетики, дал димедрола.
