В начале 50-х в Костопольском районе Ровенской области практически полностью сгорело село, что-то около 100–110 дворов. Сухо было, подхватило с края подветренного, и пошел гулять огонь. На пожарище позже обнаружили около трехсот стволов длинноствольного, в подавляющем большинстве, и короткоствольного оружия, три ручных пулемета. Вот тебе и мирное население!..
Историю сгоревшего села мне рассказывал тогда начальник следственного отделения УКГБ Ровенской области майор Лезин на совещании, где чекисты обсуждали варианты и планы по уничтожению оуновской бандгруппы районного провидныка Моряка, действовавшего на территории Костопольского района.
Судьбе было угодно распорядиться так, что именно с этим симпатичным, рано поседевшим майором мне пришлось вместе учиться в разведшколе в Москве, работать в Германии и вообще прожить бок о бок долгие годы, вплоть до смерти Олега в 1999 году в госпитале КГБ на Пехотной…
Выпускные экзамены в музыкальном училище им. Гнесиных, которое заканчивал 18-летний Олег по классу виолончели, совпали с началом Великой Отечественной. Тонкие и сильные пальцы, прижимавшие к грифу струны и державшие смычок, крепко сжимали теперь черенок тяжелой лопаты на строительстве оборонительных рубежей под Москвой. Олег копал противотанковые рвы, преграждая дорогу к столице стальной немецкой технике. Навсегда ушли в прошлое виолончель и вся его московская музыкальная жизнь.
В октябре 1941 года красноармеец Лезин в ботинках не по размеру и в неумело навернутых обмотках вместе с восемью сотнями мальчишек-добровольцев, в основном из Замоскворечья, ушел по шоссе Энтузиастов. Потом их погрузили в эшелон, выдали новенькие автоматы ППД и лыжи без креплений. К утру из теплушек сняли несколько убитых и раненых парней от неумелого обращения с пока неизвестным им оружием. Их никто не учил, как пользоваться автоматом.
Затем марш-бросок в несколько десятков километров и команда атаковать деревню, где засели немцы. Маскхалатов не было. Серые шинели четко выделялись на снегу. Били немецкие снайперы и минометы. Мальчишки упорно ползли вперед. Кричали умирающие и раненые. Они почти все остались лежать на поле перед этой русской деревушкой, то ли Чернушкой, то ли Чернявкой, так и не взяв ее. Оставшиеся в живых, те, кто еще мог двигаться, помогали друг другу, пытаясь выйти из-под обстрела и отползти к опушке леса. Олегу запомнился случай. Накануне ночью в теплушке замоскворецкий хулиганистый парнишка избил за нежелание отдать проигрыш в карты интеллигентного вида москвича. А здесь, на поле боя, кинулся на помощь к нему, истекавшему кровью. Приподнялся и сделал рывок в сторону кричавшего от боли и тут же получил в лоб пулю немецкого снайпера. Оба так и остались лежать рядом в глубоком снегу. После этого запомнившегося на всю жизнь боя их, выживших, осталось в строю сорок два бойца. Потом было много боев, но этот был самый страшный.
Зимой 1942 года Олега вызвали в особый отдел дивизии. С этого времени еще долгих 40 лет чекист Олег Сергеевич Лезин обеспечивал государственную безопасность социалистического Отечества. После окончания войны его, боевого офицера-чекиста, получившего за войну два тяжелых ранения и контузию, не отпустили домой в Москву, а направили в Ровенскую область для борьбы с вооруженным оуновским подпольем. И снова бои. На этот раз не на занятой немцами территории. Но для него, коммуниста-чекиста, эти люди, взявшие в руки оружие против советской власти, были такими же врагами, как и немцы. Так говорила ему партия. Не случайно оуновцев в те годы в официальных документах называли немецко-украинскими националистами. И все же в понимании Лезина это было не совсем так. Бандеровцы были гражданами Советской Украины. Рядовые оуновцы — вчерашние сельские хлопцы, большая часть их скрывалась от военного призыва в Красную Армию, от трудовой повинности. Подавляющая часть их малограмотные вчерашние крестьяне, ушедшие в повстанцы под воздействием оуновской пропаганды.
В Ровно Олег начал работу следователем. Он был из немногих следователей того времени, который ни разу не ударил арестованного и не применил недозволенных мер при проведении следствия, чем впоследствии обоснованно гордился. Как говорил Олег: «Я был одним из немногих в управлении сотрудником, на кого от бывших арестованных и осужденных не поступило ни одной жалобы. Я старался видеть в своих подследственных прежде всего обычных людей».
Почетный сотрудник КГБ, кавалер боевых орденов полковник Лезин достойно представлял органы госбезопасности и за пределами своей Родины. Его хорошо помнят немецкие чекисты в бывшей ГДР, товарищи по работе в советских посольствах в Болгарии и Швейцарии.
Под стать ему, но совершенно противоположной по характеру и внешнему виду была его жена Люба. Любовь Алексеевна ушла на фронт в свои неполные восемнадцать. Оренбургская черноглазая красавица вынесла с поля боя десятки раненых, спасла жизнь командиру дивизии. Санинструктор роты — это окопы на передовой, кровь, гной, грязь, страдания. Награждена орденами Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны. Однако самой дорогой наградой была для нее медаль «За отвагу», которую лихая казачка получила в начале 1945 года, когда остановила и подняла в атаку дрогнувших и обратившихся в бегство бойцов.
Они познакомились в госпитале в 1944 году. Люба была тяжело ранена в живот. Все-таки сумела родить Олегу двух мальчишек. Она ушла из жизни раньше Олега.
Я запомнил на всю жизнь, как осенью 1953 года с водителем на ГАЗ-69 мы заблудились, ориентируясь по секретным картам 1939 года, и попали на вновь отстроенный хутор. Вижу, дивчина стоит, симпатичная такая, а у ног ее прижался к юбке хлопчик маленький. Игриво смотрит дивчина на меня, молодого хлопца, то ли военного, то ли гражданского, не поймешь, кто. А у меня в машине всегда было два головных убора — гражданская, в то время модная серая кепка из букле и чекистская фуражка с голубым верхом. Каждый раз в зависимости от ситуации я надевал нужное. В этот раз на мне была чекистско-войсковая. Изменилась дивчина в лице, но продолжала улыбаться мне. Вынес я ногу в начищенном до блеска офицерском хромовом сапоге из машины, спрыгнул на землю, вытащил из кармана бриджей горстку конфет и говорю: «Ходи, хлопчику, до менэ, я тобi цукерок дам.»[85] А мальчонка так насупленно посмотрел на меня, потянул дивчину за юбку, сказал ей что-то и побежал к дому.
Подошел я к дивчине, а та смеется.
— Ти з кого смiэшся, дiвчино, з мене?[86]
— Та що Ви, пане офiцере, я не з вас смiюся, я зi своэi дитини. Смiхота та й годi!
— Що вiн сказав тобi? — спрашиваю.
— Та вiн сказав менi, що совiти хотiли злопати його!
— А скiльки ж йому рокiв?
— Та йому чотири роки. Що з його вiзьмеш?
— А де ж його батько?
— А хто його знаэ. Може вже мертвий, вбитий. А можэ i живий.
— Ну что вы, пан офицер, я не над вами, я над своим дитем смеюсь. Смехота да и только!
— Что же дитя сказало тебе?
— Да ребенок сказал, что советы хотели его арестовать.
— А сколько же ему лет?
— Да ему только четыре года. Что с него взять.
— А где же его отец?
— А кто его знает, может уже мертвый, убитый, а может и живой.
На том и закончился разговор.
Потом я часто вспоминал эту встречу с симпатичной чернявой молодой хуторянкой и ее сыном, не захотевшим, отказавшимся взять сладкие конфетки из рук советского офицера. И это в четыре-то года! Что же из него вырастет? Ну а девчонка была, конечно же, не прочь пококетничать с военным. Молодая, а мужиков вокруг мало. Кто пропал в войну, кто убит в лесу, кто сослан в Сибирь, кто ушел на заработки в район или город. Понимать надо!
«Ничего, — думал я, — пойдет дитя в школу советскую, она его исправит, и в комсомол вступит, и в армию пойдет служить. Все поправится. Все равно будет любить свою родную Советскую Украину. Ну а то, что отец в банде погиб, или сослан куда подальше, так это плохое и страшное забудется. Жизнь, нормальная жизнь, в справедливость которой я свято верил, возьмет свое». И все-таки неприятный осадок всегда оставался на душе, когда я вспоминал эту случайную встречу на неизвестном и не отмеченном на секретной карте хуторе.
«А что касается такого большого количества оружия, которое будучи запрятанного под соломенную стрiху[87] может быть уже ушедшими из жизни людьми, о наличии которого селяне-хозяева могли и не знать и которое было обнаружено только при пожаре, так это всем должно быть ясно — здесь дважды проходил фронт, и после войны была война. Это не так страшно, сознание людей со временем меняется, вряд ли это оружие будет вновь стрелять в человека…» Так думал я тогда.
* * *
Через несколько дней после приезда из знаменательной командировки Вадима Кулешова новый министр Т. А. Строкач собрал в актовом зале весь оперативный состав. Все уже знают — арестован Берия. Он —» враг народа», готовил уничтожение всего советского правительства путем взрыва. Министр более детально информирует собравшихся о преступной деятельности «шайки Берии», его «подручных» — Мешике, Мильштейне, Кобулове, Меркулове, Гоглидзе и других. В сейфе Берии обнаружено личное письмо к врагу социализма и коммунизма И. Тито, в котором предлагалось установить деловые контакты, давалась положительная оценка Берией реформ клики Тито — Ранковича в Югославии. Для всех присутствующих предельно ясно, что Тито — это в прошлом агент гестапо под кличкой «Вальтер». Об этом не только было сказано в книге бывшего посла СССР в Югославии Мальцева «Югославская трагедия», об этом говорилось и в официальных документах МГБ СССР. Через несколько дней коммунистам министерства секретарь парткома зачитывает письмо ЦК КПСС о преступной шайке Берии. В тишину актового зала МВД Украины падали тяжелые слова пока не совсем понятной чекистам информации: «…в годы гражданской войны и иностранной интервенции Кавказа служил на агентурно-оперативных должностях в органах мусаватистской контрразведки… где и был завербован англичанами. …используя свое положение в партии и войдя в доверие к товарищу Сталину, уничтожил всех тех, кто знал о его преступном прошлом… это была змея, пригревшаяся на груди у товарища Сталина…
