Я получила Ваше письмо. Я глядела на буквы конверта. Я еще ничего не чувствовала. (Я не из плачущих, слез не было ни разу, не было и сейчас.) Я еще не раскрывала письма. Внутри было — огромное сияние. Я бы могла заснуть с Вашим невскрытым конвертом на груди. Письмо было — во мне. Этот час был то, к чему я рвалась — ну-ка, помножим? В сутках — 24 часа, а дней всех прошло 32. 24x32 <запись вычисления в столбик> =768 часов, о, я не преувеличиваю, Вы меня не знаете, — узнайте меня! Это письмо было предельным осуществлением моей души, я свою душу держала в руках. — Вот. —
* * *
Думаю о бывшем. Дитя мое, это было искушение. Одновременная пропажа двух писем: обоюдо-пропажа: два вопроса без ответа (здесь, кажется, помогла бы алгебра — или космография? Я тогда всего этого не учила, не зная как понадобится!) В этом что-то роковое. Жизнь искушала — и я поддалась. Вы, мое кровное, родное, обожаемое дитя, моя радость, мое умиление (NB! я этого человека никогда не видела и даже не попросила карточки — 1932 г.) — сделались игроком, из призраков — почти что приказчиком, я вырвала Вас из себя, я почувствовала презрение к себе. Я была на самом краю (вчера!) другого человека, просто — губ. Провожала его на вокзал, стояли под луной, его холодная, как лед, рука в моей, руки не расходились, слова прощания уже кончились, глядели, не глядели, и я: «Если бы…» и как-то задохнувшись… «Если бы…» (сейчас не была такая большая луна…) и тихонько высвободив руку: — «Доброй ночи!» — Не судите меня. Если бы… Вы меня знали (Вы бы поняли что я Вас сейчас уже не люблю, люблю другого. 1932 г., в подлиннике же:) Вы бы поняли, что к губам этого милого, ласкового, веселого, чужого человека меня влекло просто — отчаяние. Это было вчера, в 12-том ночи. Уходил последний поезд.
(С этого 12-го ч. ночи начинается жизненный этап поэм: Горы и Конца. — 1932 г. Всё последующее уже — явно — тому.)
Думай обо мне что хочешь, мальчик, твоя голова у меня на груди, держу тебя близко и нежно. Перечти эти строки вечером у последнего окна (света), потом отойди вглубь комнаты, сядь, закрой глаза. Легкий стук: — Это я. Можно? — Не открывай глаз, ты меня всё равно узнаешь! Только подайся немножко — если это даже стул, места хватит: мне его мало надо. Большой ты или маленький, для меня — всё мальчик, беру тебя на колени, нет, так ты выше меня и тогда моя голова на твоей груди, а я хочу тебя — к себе. И вот, рассказываю тебе: руками по волосам и вдоль щеки, и никакой обиды нет, и ничего на свете нет, и если ты немножко ближе придвинешься, ты услышишь то, что я так тщетно тщусь передать в стихах и в письмах: просто — сердце.
* * *
У меня есть записи всего этого месяца: «Бюллетень болезни». Пришлю Вам его после Вашего следующего письма.
Убедите меня в необходимости Вам моих писем, — трещина доверия, ничего не поделаешь.
1-го переезжаю в Прагу, новый адр<ес> мой: Praha Kašiře Šwedska ul<ice> 1373 — мне.
«Оказия» не заставшая Вас была просто деньги, я боялась берлинской революции и хотела чтобы у Вас была в руках возможность выехать. Сейчас, из-за переезда, их уже у меня в руках нет, но как только войду в колею непременно вышлю — если Вам нужно, о чем убедительно прошу сообщить. Кроны здесь — ничто, в Берлине они — много, и я не способна на только-лирическую дружбу. Просто — Вы мой, мое дитя, я не могу, чтобы Вы нуждались. (Если не нуждаетесь — тем лучше!)
А вот Вам земные приметы: лица, мое и Алино, скорее очертания, чем лица.
* * *
Записи.
Чудо души и причуда губ.
* * *
Плач Ахилла над телом Патрокла.
* * *
Вы, как критик, читаете современный хлам, вещи одного дня, а Вам, как моему другу, нужно читать Библию и Трою.
* * *
Дайте мне Вас — издалека — вырастить. Мне хочется вложить Вам в руки самое лучшее и самое вечное, что есть в мире: подарить Вам всё. Когда говорят: «я даю тебе мою душу» думают только о губах, о заботах и о слезах. Это получающий знает и поэтому — принимает. Когда же я говорю, я действительно думаю о всей душе: моей — всей, т. е. мне ведомой, и всей вне-моей, той которая не может быть моей (ни Вашей!). Это получающий знает и поэтому — не принимает (не принял бы и одной моей!). Дайте мне чудо приемлющих до конца (и без конца!) рук. Будьте своими двумя ладонями и подставьте их. Соберите себя в две ладони и раскройте их. Ясно?
(NB! Так же безнадежно как принять в ладони весь ливень: несколько капель, остальное — мимо. 1932 г.)
Напор велик и плоскость мала (подчеркиваю для ударения).
* * *
Отрывки:
Так <в> воздухе и синем
Гиганта шаги по вершинам.
* * *
NB! Луна сквозь лохматое дерево.
* * *
О городе: видение города, город у ног, звезды сорвались с неба на землю — вызвездило — ночью город — карта звездного неба.
* * *
Тысячью бессонных окон
Вызвездившая земля
* * *
Разве пó небу ступают?!
* * *
Но не столь земля презренна
[…]
Небо ночь свела на землю:
Картою созвездий — прах
Расстилается…
* * *
Я смотрю на свои земные дела как боги на битву троянцев с ахейцами.
* * *
(Стихи: С этой горы — как с крыши… 30-го августа 1923 г.)
* * *
Нищеты моей пригорок!
Не отдам тебя за негу —
Оттого что ночью город
Опрокинутое небо
Звездное
Оттого что город — звёзды
Для глядящего с горы
Звездной и военной картой
Город лег (златая Прага
Именем)
Небо сведено на землю
Картою созвездий — Прах
Расстилается…
* * *
О благовониях (непоставленный ей вопрос Христа: откуда?).
* * *
(Два стиха Магдалина — 31-го авг<уста>)
* * *
Я тебя запеленала
В огненную пелену
(волосы)
* * *
Губы стонущие: мало!
: льну!
Я тебя запеленала
В огненную пелену
* * *
До свиданья!
То есть:
До страданья
* * *
2-го нов<ого> сентября 1923 г. переезжаю в Прагу.
* * *
прага
(переехала 2-го)
3-го сент<ября> 1923 г. (в окне туман, Аля говорит: Живем в небе.)
Б<ахрах>у отправила во вторник и в среду (экспрессом), т. е. 28-го и 29-го.
* * *
Этот отлив —
Крови от щек…
* * *
Отлило, обмерло
* * *
Самый ничтожный порой как взморье
Тихого Океана
* * *
Знаете, этот отлив атлантский
Крови от щек
* * *
Час, когда книгу достать из шкафа
Труд
Час когда лиру роняет Сафо
* * *
Станций:
Расстанься
* * *
Это письмо похоже на последнее. Завтра 5-ое, последний срок. Не напишете — Вам не нужно, значит не нужно и мне. Моих писем Вы не могли не получить, или же: повторяющаяся случайность есть судьба (русское «не-судьба»!). Я писала Вам во вторник, 28-го и в среду 29-го (экспр<ессом>). Я писала Вам из глубины существа, была перед Вами беззащитна как перед собственной душой. Если Вы на эти слова не сумели найти слов, Вы их никогда не найдете и лучше кончить сейчас.
У меня к Вам ни гнева, ни обиды, — ни одного дурного чувства. Спасибо Вам за всё доброе, другого помнить не буду.
Не скажу Вам даже, что навсегда прощаюсь с Вами, это решит жизнь. Не отнимаю у Вас права когда-нибудь, в какой-то там час, окликнуть меня, но не даю Вам права окликать меня зря. Это уже будет делом Вашей чести (верней, чем совесть!).
Когда-нибудь пришлю Вам стихи: Ваше да вернется к Вам, ничего не присваиваю и ничего не стыжусь: это — уже очищенное, можете их всем читать.
«Бюллетень болезни» оставляю, как был, в тетрадке — видите, я правдива и не пишу, что жгу.
А Вам, дружочек — и задумываюсь: не знаю, чего пожелать?
* * *
Расставание или разминовение — не знаю. М. б. расставание — на день, м. б. разминовение — на жизнь. Я сыта ожиданием и тоской и сознанием несправедливости и праздным биением в стену, всё это не для меня, я в такие времена не живу. Мне нужно быть и расти, так я по рукам скована.
* * *
Милый друг, сейчас мы друг от друга дальше, чем были вначале — между нами живой человек [204]. Если это у Вас не считается — не будет считаться и у меня. Дороги души напрямик и свыше жизни, — но — я Вас не знаю. Между нами ничего и никого, но рядом со мной живой, чужой. Если это Вам мешает — простимся. Не скрою что ничего от меня к Вам не изменилось [205] — я м. б. столь же чудовище как чудо — но не зная Вас, или: зная Вас — не могу скрыть и достоверности. Ваше изменение, если последует, принимаю: Вы молоды и чувствуете свою боль.
