Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

историй (Histoires à dormir debout ^{181}) и звериное вырезание (картонаж — всякие Mickey, коровы и собаки). Мне — пепельницу и пачку папирос. У нас была (и еще е́сть) елочка, маленькая и пышная, как раздувшийся ежик. Получила от Али на Новый Год поздравительную телегр<амму>. Вот, кажется, и все наши новости. Теперь жду — Ваших. Никогда, когда долго нет вестей, не думайте, что я не пишу: пишу — всегда, и всегда сама отправляю. Ну, еще раз — с Новым Годом! Дай Бог — всего хорошего, чего нету, и сохрани Бог — то́ хорошее, что́ есть. А есть — всегда, — хотя бы тот моральный закон внутри нас, о к<отор>ом говорил Кант [404]. И то́ — звездное небо! Обнимаю Вас, сердечный привет и пожелания Августе Антоновне.

                                             М.

Пишите! Открытку с Вацлавом — получила [405].

Письма́ до ответа писать не буду [406].

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 179–180 (с купюрами); СС-6. С. 474-475. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 317–318.

Paris 15-me 32, B<oulevar>d Pasteur,

Hôtel Innova, ch<ambre> 36

16-го января 1939 г.

С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите? [407] Неужели — та́к плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами [408] в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes [409] и с единственным событием: собором. А м<ожет> б<ыть> — просто в Версаль [410] (где я не была годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.

У меня нет ни одной настоящей дружбы — есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.

Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger ^{182}  [411] c Raimu и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — ее стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — та́к: сосну я любила (с такой же страстью) как другие человека, человека — avec le même détachement ^{183}, как другие — сосну. И сосна всегда была довольна, человек — никогда.

Жду непременно и скоро от Вас письма — а то чувство, что пишу в пустоту. Я писала Вам последняя — большое письмо со всем, что я знаю об этой роковой породе. Писала — как себе: то, что всю жизнь себе говорила.

Если не читали — прочтите Rosamond Lehmann — Poussière (Dusty Answer) ^{184}  [412] — она о нас — и них. Очень прошу! (Poussiére — из<дательст>во Feux Croisés).

До свидания! Обижусь, если не откликнитесь. Обнимаю Вас и детей.

                                             МЦ.

Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 122–123. СС-7. С. 535–536. Печ. по СС-7.

Paris 15-me

32, B<oulevar>d Pasteur, ch<ambre> 36

Hôtel Innova,

23-го января 1939 г.

Дорогая Анна Антоновна! После Вашего большого письма — уже давнишнего — послала Вам два больших письма — и открытку — в ответ на Вашу. Но ни на что свое ответа не получила — не больны ли Вы? Если больны — напишите через кого-нибудь. В тех письмах я главным образом писала Вам о своем (и общем здесь) огорчении от смерти К<арела> Чапека, и даже приложила один печатный отклик. Видите — как давно это было. А открытка была сравнительно недавно — тотчас же в ответ на Вашу, и с просьбой откликнуться тотчас же — и вот, молчание. Вообще, знайте, что я на каждый Ваш отклик отзываюсь сразу, либо в тот же день, либо на следующий.

Часто вижу в кинематографе Прагу, и всегда — как родной город, и еще чаще слышу ее по T.S.F-y (radio) — и всегда как родную речь и музыку. Это место, которое больше всего меня волнует — на всей карте. Недавно перечитывала Голема [413] и сразу окунулась в тот мир туманов и видений, которым для меня осталась Прага. (Деревню я помню — сияющей, Прагу — сновиденной: цве́та сна.)

Недавно — случайно — встретила одного своего приятеля — тех дней, и сразу почувствовала себя — на мосту, глядящей в воду.

Читали ли Вы что-нибудь Rosamond Lehman? Я — две вещи: Intempéries — и Poussière ^{185}, и есть в Poussière (да и в Intempéries) что-то от то́й меня, те́х дней. Обе эти книги (да наверное — все ее) написаны — как будто не словами: как бы не написаны — а приснились. Я бы очень хотела, чтобы Вы их прочли, особенно Poussière: что-то от радуги — и паутины — и фонтана (и меньше всего от пыли!) и — в конце концов — в ладони — горстка золы.

Пишите о себе — здоровье, работе, чтении, встречах с людьми, есть ли такие — от которых верная радость? (У меня от Вас — всегда была верная радость — и всегда есть, потому — не забывайте меня!).

Обнимаю Вас, сердечный привет сестре, буду ждать ответа [414].

Всегда любящая Вас.

                                             М.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 180 (с купюрами); СС-6,  С. 475. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 318–320.

<1939 г.>

<Начало утрачено>

мне кажется — я бы умерла. (Но раньше бы — накормила и спешно переодела в Мурин новый костюм.) Нынче я В<ас> во сне уговаривала купить резиновые болотные сапоги — я такие видела в (гениальном) провансальском фильме «La femme du boulanger» ^{186}  [415] — y булочника (Raimu) сбежала жена — с пастухом М. Le Marquis ^{187} — и булочник перестал печь — и вся деревня — идет, ищет