…В холле на мягких креслах сидели старые люди. Хорошо пахнущие (на каждом надежные памперсы), аккуратно подстриженные, чисто выбритые, многие женщины, как и «наша» бабушка, наряженные и накрашенные. Они играли, читали, болтали. Но двое стариков, не в креслах, а в колясках, сидели отдельно. И, казалось, были полностью отключены от реального мира. На их лицах застыло то характерное выражение, которое на медицинском языке называется «гримасой маразма». Впервые я увидела не тех, кого оскорбляют этим словом – «маразматик», а действительно глубоких стариков, почти полностью утративших психическую деятельность из-за атрофии головного мозга. Перед ними стоял красивый парень лет 20, студент колледжа, и держал на веревочках надутый шар в форме больших улыбающихся губ. Когда он дергал веревочку, шар слегка покачивался, и старикам, очевидно, казалось, что кто-то им улыбается. И они в ответ улыбались тоже.
И все-таки, конечно, у старости свои проблемы, и американцы тут не исключение. Разумеется, когда есть деньги, кое-какие из этих проблем решать легче. Скажем, болезни лучше лечить в дорогих клиниках, у дорогих врачей. А освободившуюся для досуга уйму времени интереснее проводить в элитных клубах, в театрах и зарубежных путешествиях, а не дома у телевизора. Однако есть такие признаки возраста, которые доставляют страдания, мало зависящие или даже совсем не зависящие от материальной стороны жизни.
Комментируя результаты опроса, по которому выходило, что большинство американских стариков довольны своим бытием, беспристрастный исследователь Макс Лернер замечает как бы в некоторой задумчивости: «Это не совсем совпадает с моими собственными впечатлениями, а равно и с тем, что нам известно об основных тенденциях, определяющих жизнь человека в Америке».
А известно ему вот что: человек болезненно переживает свой переход из состояния зрелости в состояние старости. Он называет этот феномен «шоком старения». Что вызывает этот шок? «Уход их жизни родных и друзей, потеря положения, утрата полезной и уважаемой роли в обществе».
Начнем с первой причины. Смерть родных и друзей трагична не только из-за боли утрат. Немаловажно и практическое следствие этих утрат: одиночество. По всем статистическим данным, количество одиноких людей в Америке с каждым годом растет во всех возрастных группах. Но особенно заметно среди пожилых. Кроме смерти близких на это есть и другие причины. Одна из них – empty nest (пустое гнездо), в которое превращают дети родной дом, очень рано, сразу же после школы, уезжая от него подальше. Когда родителям лет по 45–50, они полны сил и социально активны, это не так болезненно. Но когда наступает старость, да еще один из них уходит из жизни, одиночество превращается в драму. Долгое время я считала, что раздельная жизнь родителей-пенсионеров и их взрослых детей – просто американская традиция. Только позже узнала, что она имеет вполне материальную подоплеку: социальная пенсия выплачивается старикам, которые формально не пользуются помощью детей. Если же они живут вместе, размер пенсии может быть урезан аж на две трети. То же и с квартирой: ее могут предоставить бесплатно или с льготой в оплате только одинокому пенсионеру (или супругам-пенсионерам).
Таким образом, это вполне гуманное желание облегчить финансовое бремя старикам дает, так сказать, и незапланированный эффект: вынужденное раздельное существование, то есть одиночество.
Здесь я хотела бы рассказать одну больно задевшую меня историю. Обычно nursing home, о котором я писала в предыдущей главе, – это удел людей с невысоким достатком. Те же, что побогаче, поселяются в elderly house (дом для пожилых). Это обычный дом с отдельными квартирами, которые старики приобретают в собственность. Разница лишь в том, что все жильцы находятся под постоянным присмотром врачей, нянь, массажистов и работников других служб. У них нет необходимости готовить: внизу в столовой три раза в день накрывают на стол. Но если вдруг захотелось что-то сделать самому, скажем, принять гостей – для этого в квартире есть кухня. Впрочем, когда мы пришли в гости к владелице такой квартиры, она повела нас в ту же столовую, и мы присоединились к большой компании ее друзей.
Элси, 78-летняя мать моего друга, профессора Айвона Фаса, – глубоко симпатичный мне человек. Всю жизнь она проработала в качестве registered nurse, то есть помощницы врача. Трижды вдова, она во всех браках была счастлива, вырастила детей и последние годы жила в семье своего любимого сына. Айвон и его жена Джойс души не чаяли в Элси, да, по правде, ее и нельзя не любить: огромная доброта, удивительная деликатность и к тому же милая манера шутить над собой.
Я любила бывать у них в гостях: чувствовала себя там всегда тепло и свободно.
Каково же было мое удивление, когда, приехав в очередной раз, я узнала, что Элси живет отдельно. За это время у Айвона случился инфаркт, а у Элси – очередной инсульт. Стало ясно, что одной Джойс, тоже уже немолодой женщине, двух тяжелобольных в доме не потянуть. Да и траты становились все накладнее. Словом, было решено их большой дом продать, супругам переехать в меньший, а Элси купить квартиру в elderly house.
…Я очень рада видеть Элси. Она все так же приветлива и шутлива. Только вот рассказывает о себе мало. Говорит лишь, что здесь fine, nice – без подробностей. Я знаю, что она очень выдержанный человек. Но когда я все-таки «достаю» ее своими вопросами, она вдруг отвечает мне долгим-долгим взглядом, а в нем – глухая тоска. Тоска одиночества. Все это было несколько лет назад. Приехав недавно в Америку, я узнала, что и Элси, и Айвона на свете уже нет.
Вторая причина «шока старения» – потеря социального положения в обществе – я думаю, отнюдь не чисто американское явление. Любому человеку, работавшему всю свою жизнь, чрезвычайно трудно менять весь уклад этой жизни. Тоскливо ощущать себя, словно в вакууме, вдали от деловой суеты, от рабочей ответственности, от интересов команды, в которой трудился. Правительство США, заслуживающее всяческих похвал за свою политику в отношении пожилых (какими бы мотивами она, эта политика, ни вызывалась), позаботилось и об этой стороне их жизни. В 1967 году был принят закон, запрещающий увольнять работников старших возрастов, которые способны и хотят продолжать трудиться. Правда, это касалось только людей до 65 лет. В 1978 году эта планка была поднята – до 70. А в 1986 году федеральный закон вообще отменил возрастной предел выхода на пенсию.
Так гласит закон. Но жизнь, как известно, развивается по своим правилам. Да, нельзя уволить человека по возрасту. Но можно создать такую обстановку, когда сам не захочешь больше здесь оставаться. Тем более что при постоянном дефиците рабочих мест и бешеной конкуренции всегда есть молодые коллеги, жаждущие передвинуться на более высокие позиции, а их обычно и занимают работники к концу своей карьеры. И вот они бывают вынуждены уйти. Существует и другой, более гуманный способ избавиться от старых работников. Им предлагают значительно лучшие условия при более раннем выходе на пенсию. Многие на это соглашаются: слишком ощутима разница в деньгах. Но вот я регулярно встречаю у лифта 83-летнего профессора античной литературы К., он уже 60 лет преподает в этом университете. Не оставляя работу, он ежемесячно теряет значительную сумму. Однако ничего менять в своей жизни не собирается – занятие любимым делом для него важнее денег.
Кстати, профессор К. в лифт никогда не входит: проходит мимо него на лестницу и поднимается пешком на четвертый этаж. Я, однако, замечаю, что делать это ему трудно, он часто останавливается, тяжело дышит. Как-то я спрашиваю, почему он не воспользуется лифтом. «Не хочу отставать от коллег», – улыбнувшись, отвечает он. И тут я вспоминаю, что ведь на его кафедре все семь преподавателей – молодые люди, они всегда легко взбегают по лестнице. Старенькому профессору не хочется показывать свое возрастное отличие.
«Старый человек ощущает себя пленником тела, этой внешней оболочки его прежних устремлений… Он страдает от утраты физической привлекательности». Эту причину Макс Лернер также называет среди других, вызывающих «шок старения».
Тут надо заметить, что в этом смысле «шок» идет многим пожилым американцам на пользу: они тщательно следят за своим внешним видом. Спортивность, подтянутость, подвижность – это, так сказать, сигналы, которые они подают окружающим в знак того, что все еще молоды. Отсюда и многочисленность пожилых среди членов спортивных клубов, посетителей бассейнов и особенно игроков в гольф. Отсюда и такая радостная гамма красок в их нарядах, о которых я говорила в начале главы.
«Самое лестное, что вы можете сказать пожилому человеку, это что он выглядит моложе своих лет», – заключает Лернер с явной иронией. Мне, признаюсь, импонирует этот тщательный контроль за своей физической формой. Однако у американского социолога другая точка зрения: он считает, что у «стариков должно быть спокойное смирение и внутренняя безмятежность, которые находили бы признание у окружающих». Он делает особое ударение на второй части этой идеи: общество должно менять свое отношение к пожилым людям. «Необходимо создать свод отношения к старикам, для этого мало личной доброты, нужны поколения людей, из чьих моральных ценностей старики не были бы исключены».
